Она помолчала, потом добавила:

– А Суриков так и не понял ничего. Не поверил, чтоБахметьева могла так с ним поступить. Как собака, которую хозяин бьет, а онаему руки лижет. Господи, когда он уходил, я чуть не расплакалась.

– Интересно, что Виталий будет нам рассказывать. Он жеточно знает, что Суриков ехал в Москву не разговоры с ним душевныеразговаривать про любимую бабушку, а убийство совершить. Не подставит онСурикова, как ты думаешь?

– Может, сучонок корыстолюбивый. Я, конечно, сделалавсе, что могла. Остальное от вас зависит, от тебя в том числе. Доказательствтого, что Суриков готовился к убийству, нет. Показания Виталия можно подвергатьсомнению. Бахметьева их не подтвердит, а больше никто ничего не знает.

Снова в темном купе воцарилось молчание. Потом раздалсяНастин шепот:

– Знаешь, о чем я подумала? Эта старуха и нас с тобойпоработила. Ее уже на свете нет, а мы с тобой лежим и обсуждаем, как намматериалы уголовного дела подтасовать. Дела, которое она же и придумала. А мытеперь головы ломаем, как нам спасти человека, которого она пыталась погубить.Ведь мы с тобой идем на должностные нарушения. Понимаем это, а все равноделаем. Она больше месяца в могиле лежит, а мы под ее дудку пляшем.

– Скорее не «под», а вопреки. Но все равно пляшем, тутты права.

На верхней полке заворочалась Ирочка.

– Девочки, ну имейте же совесть, – жалобно промычалаона.

– Все-все, молчим, – торопливо сказала Настя. – Извини.

* * *

Он снова видел этот жуткий сон. Огромные лужи крови, не лужидаже, а целые моря, и кровь бурлит и принимает причудливые формы, превращаясь влица матери, отчима и бабки. С этих лиц на него смотрят мертвые глаза, мертвыерты раскрыты, а мертвые языки пытаются шевелиться, чтобы сказать ему…

Что сказать? Что они могут ему сказать? Спросить, зачем онэто сделал?

Затем, что ему надоело. Ему все надоело. Надоело слушатьнудные разговоры о том, что всего в жизни нужно добиваться собственнымиусилиями, своим трудом. Что благосостояние нужно заработать самому. Что стыдноравняться на тех, кто шикует на родительские деньги.

Детский сад какой-то. Стыдно, стыдно… Ничего не стыдно. Всетак живут. Все его друзья ездят на иномарках и живут в классных хатах,отделанных по евростандарту. Отдельно, между прочим, живут, без всяких тамродителей. Один он, как дурак, живет по-совковому. Хватит. Надоело. Бабка – таего понимала. Не то что мать с отчимом.

Бабка правильная была. Год назад объявилась. Позвонила исказала, чтоб на почту сходил, взял письмо «до востребования». Больше ничегообъяснять не стала, даже не представилась. Он и не знал, кто это звонил,сходил, взял письмо. В письме все было. И про расстрелянного отца-валютчика, ипро золото-бриллианты. И про бабушку, отцову мать, которая в Питере живет наодну пенсию и страдает от общей несправедливости жизни. В письме и номертелефона был указан, дескать, ежели захочешь с бабушкой-то родной поговорить,звони, не стесняйся, но только днем и в будни, а то в другое время в квартиреуши посторонние. Поговорить он, конечно, захотел, особенно про деньги. Ну ипоговорил. Потом съездил в Питер, лично со старушкой познакомился.

Ну и пошло с тех пор. У него в голове одна мысль: какценностями завладеть. Бабка долго его расспрашивала, как они там, в Москве,живут, какая квартира, какая машина, какая мебель, какие украшения на матери,куда в отпуск ездят. Прикидывала что-то, в уме считала, а потом и выдала, мол,из тех денег, что папаша его заныкал, только, может, десятая часть за все годыпотрачена. А остальное где-то у матери с отчимом лежит. Ты, говорит, внучек, нио чем не беспокойся пока, живи, как жил, овцой прикидывайся, родителейслушайся, а я уж придумаю, что нам с тобой дальше-то делать. И придумала. Датак, что Виталий только диву давался.

Да, сильна была старуха, что и говорить. Только делиться сней Виталию не хотелось. Целое – оно все-таки в два раза больше половины, этоуж как ни крути. Боялся он бабку смертельно. Знал, что не посмеет не отдать еедолю, если она потребует. Он ей вообще слово поперек сказать не смел, такуювласть она над ним забрала.

Рабам, как показывает история, не приходит в головуустраивать забастовки и демонстрировать неповиновение. Они поднимают бунт иубивают хозяев. Наверное, именно этим отличается рабская психология отпсихологии свободного человека…

Он снова мучился в своем кошмарном сне и проснулся весь впоту. Часы показывали половину седьмого утра. Нет смысла пытаться уснуть снова,все равно через полчаса зазвенит будильник и придется вставать, готовить себезавтрак и тащиться на ненавистную, давно опостылевшую работу. Ничего, он ещепомучается несколько месяцев, а потом рванет когти в свободную богатую жизнь.

Виталий уже вышел из душа и жарил на кухне яичницу, когдараздался звонок в дверь. Кого принесло в такую рань?

– Кто там? – осторожно спросил он.

– Шкарбуль Виталий Юрьевич? Откройте, пожалуйста,милиция.

Опять небось вопросы задавать будут. Все никак преступникане найдут, который мать с отчимом грохнул. Ну пусть ищут, это их обязанность.

Он щелкнул замком, открыл дверь и сразу понял, что на этотраз вопросов задавать ему не будут.

* * *

Миновали новогодние праздники и Рождество, все приказы былиподписаны, и майор Образцова приступила к работе в следственном комитете вМоскве. В конце января кто-то из новых коллег остановил ее в коридоре.

– Татьяна Григорьевна, вы ведь раньше в Петербургеработали?

– Да.

– Новость знаете? У вас там против группы сотрудниковдело возбудили. Там, оказывается, целая организация была с участием работниковмилиции и судмедэкспертов. Втирались в доверие к одиноким старикам, убивали их,эксперты давали заключение о естественной смерти, а соучастники из нотариатаделали генеральные доверенности с поддельными подписями владельцев квартир.Лихо, да?

– Да, – согласилась Татьяна, – лихо.

Действительно, лихо. Не зря слушок был, что эту банду никомуне поймать. Как тут поймаешь, когда свои же милиционеры прикрывают. И невскрылось бы, если бы жадность не одолела, если бы не позарились на легкуюдобычу. Был бы Суриков похитрее, не путался в показаниях – и все сошло быгладко.

От такой банды ноги не унесешь. И Суриков не уберегся бы,если бы она оставила его в Питере. Так что же все-таки важнее, интересыправосудия и справедливости или человеческая жизнь?

Нет ответа…

Декабрь 1996 г.