Рикардо Рейс пересек Байрро-Алто, поднялся по улице Севера ивновь оказался перед Камоэн-сом, словно бродил по лабиринту, который неизменновыводил его к одному и тому же месту — к бронзовому поэту, представленномуздесь в виде дворянчика-забияки, этакого д'Артаньяна, ну да, а лавровый венокему — за то, что в последний момент уберег брильянты королевы от кознейкардинала, которому, впрочем, впоследствии, когда изменятся времена иполитический курс, он будет верно служить, но этому-то, бронзовому — егодавным-давно на свете нет и, стало быть, уже некуда завербоваться — полезно иотрадно было бы знать, какую службу сослужит он князьям мира сего, включая икнязей церкви, какую пользу извлечет из него каждый из них по отдельности и всеони вместе. Время к обеду, как незаметно пролетело оно в блужданиях по городу инеожиданных открытиях, и кажется, будто этому человеку решительно нечемзаняться: спит и ест, прогуливается, мастерит стишок-другой, мучаясь со стопамии метром, но — никакого сравнения с нескончаемым поединком мушкетерад'Артаньяна, у которого одни лишь «Лузиады» содержат больше восьми тысячстихов, а ведь он тоже мнит себя поэтом, хоть и не кичится этим званием, какможем мы убедиться, заглянув в регистрационную книгу, но в один прекрасный деньперестанет быть врачом, которым его считают, как считают Алваро — морскиминженером, а самого Фернандо — корреспондентом торговой фирмы[12], ибопрофессия нас кормит, что правда, то правда, но славы с этой стороны ждать неприходится, если только когда-нибудь не напишем мы: Земную жизнь пройдя досередины или: В некоем селе ламанчском, коего название у меня нет охотыприпоминать, или: Оружие и рыцарей отважных, или, да простится нам почтидословное повторение, хоть в данном случае и более чем уместное: Битвы и мужапою[13]. Большие усилия приходится прилагать человеку, чтобы стать достойнымэтого своего человеческого имени, однако личностью и судьбой сам онраспоряжается в степени куда меньшей, чем ему представляется, а растет он илигаснет по воле времени — да притом не своего времени — порой склонногопринимать во внимание совсем не те заслуги и достоинства, которые он за собойчислит, а порой — эти же самые, только несколько иначе их толкуя: Кем станешьты во тьме в конце пути?

Лишь к вечеру очистилась улица Секуло от бедноты. За этовремя Рикардо Рейс пообедал, зашел в две книжные лавки, помедлил у дверейкинематографа «Тиволи», решая, не посмотреть ли «Люблю всех женщин» с ДжинКьепура, и решил, что сейчас, пожалуй, не стоит, в другой раз, а потом вернулсяв отель — на такси, потому что ноги уже гудели от усталости. Когда пошел дождь,он укрылся в кафе, почитал вечерние газеты, разрешил почистить себе ботинки,хоть и счел это, припомнив ходьбу по здешним улицам, мгновенно затопляемымпотоками воды, зряшной тратой гуталина — однако прав оказался чистильщик,разъяснивший, что болезнь легче упредить, чем вылечить, и что башмак, покрытыйводонепроницаемым составом, влагу внутрь не пропустит: разувшись у себя вномере, Рикардо Рейс обнаружил, что ноги — сухие и теплые, а ведь первейшееусловие доброго здоровья требует держать ноги в тепле, а голову в холоде, ипусть академическая наука не признает этой народной мудрости, но исполнениепредписания никому не повредит. Отель «Браганса» пребывает в полнейшем покое —не стукнет ничья дверь, никто не подаст голос, безмолвствует электрическийшмель у входа, нет за стойкой управляющего Сальвадора — случай невиданный — ипошедший за ключом Пимента движется с бесплотной легкостью эльфа, чему визвестной степени способствует то обстоятельство, что ему с утра не приходилосьворочать чемоданы. В ресторан Рикардо Рейс в соответствии с данным самому себеобещанием спустился уже около девяти и обнаружил, что зал пуст, если не считатьофициантов, беседовавших в уголке, но вот наконец вошел Сальвадор, и услужающиеслегка встрепенулись, как и должно поступать при появлении управляющего —достаточно, впрочем, перенести тяжесть тела с одной ноги на другую — скажем, слевой на правую — и в большинстве случаев ничего иного не требуется, а иногдадаже и это чересчур, А поужинать можно? — нерешительно спросит посетитель, ну,отчего ж нельзя, для чего мы тут, а управляющий Сальвадор — еще и для того, чтобысказать, чтобы сеньор доктор не удивлялся, под Новый год у нас постояльцевмало, да и те ужинают не в отеле, раньше у нас тоже устраивали равелин — нет,не так! — ревельон[14], так ведь, кажется? — словом, встречу Нового года, нопотом владельцы отеля сочли, что это слишком хлопотно и расходы великинепомерно, не говоря уж о тех убытках, которые причиняют заведению не в меруразвеселившиеся гости, сами знаете, как это бывает — рюмочка рюмочке дорожкуторит, а тут и недоразумение, шум и гам, и жалобы других постояльцев, несклонных разделять общее веселье, такие ведь всегда найдутся, так чторевельонов у нас теперь не бывает, но жаль, честное слово, жаль, какие бывалиславные вечеринки, и отелю они придавали нечто такое современное и шикарное, атеперь сами видите — пустыня. Да бросьте, попытался утешить его Рикардо Рейс,зато пораньше спать ляжете, но Сальвадор ответствовал, что ни за что, чтонепременно должен услышать, как в полночь зальются колокола, такая у них всемье традиция, надо съесть двенадцать виноградин, по одной на каждый ударколокола, есть примета, что это приносит счастье в новом году, за границей этоочень принято, а ведь там богатые страны. И что же — принесло вам это счастье?Не знаю, не могу сравнивать, но все-таки кажется, что, если бы я не съел этивиноградины, год прошел бы хуже, вот-вот, так оно и есть — утерявший Богаизобретает себе богов, отринувший богов ищет Бога, но в один прекрасный день мыосвободимся и от него, и от них. Сомневаюсь, прозвучала тут реплика в сторонусо стороны кого-то вообще постороннего, ибо управляющий подобных вольностей вразговорах с постояльцами позволить бы себе не мог.

Рикардо Рейс ужинал, обслуживаемый одним-единственнымофициантом, мэтр высился в глубине зала исключительно для красоты, управляющийСальвадор вернулся за стойку портье, убивая время до собственного домашнегоревельона, сведениями о местонахождении Пименты мы не располагаем, что жекасается горничных, то они поднялись в свои мансарды, а верней всего — простона чердак, чтобы в урочный час выпить там домашнего ликерцу с печеньем, а,может быть, оставив, как в больнице, дежурную, давно разошлись по домам, икухонный гарнизон покинул свою цитадель, но все это, разумеется, не более чемпредположения, ибо какое дело постояльцу — мы имеем в виду постояльца вообще —до внутреннего устройства отеля: ему важно, чтоб номер был прибран, чтоб едуподавали вовремя, он платит и должен быть обслужен. Рикардо Рейс, не ожидавший,что на десерт поставят перед ним изрядный кусок торта — такие вот знаки вниманияи делают из постояльца друга — и официант с фамильярным добродушием скажет: Вотвам, доктор, от волхвов, за счет заведения, отозвался на это так: Спасибо,Рамон, — ибо именно таково было его имя — я предпочитаю заплатить, нежели чтобыменя так нежили, но словесная игра ускользнула от галисийца. Еще нет десяти,время тянется, старый год противится. Рикардо Рейс посмотрел на тот стол, закоторым двое суток назад сидел нотариус Сампайо с дочерью Марсендой, ипочувствовал, как наплывает на него пепельная тучка: будь они сегодня здесь,окажись они с ним наедине в этот вечер, знаменующий конец и начало, точней нескажешь, могли бы поговорить. В памяти его ожило то рвущее душу движение, когдадевушка, взяв здоровой рукой больную, клала ее на стол — это была ее любимица:правая ее рука, подвижная и живая, ни от кого не зависевшая, помогаласестричке, но не всегда могла поспеть вовремя: ведь это она протягивалась длярукопожатия при церемонии знакомства: Марсенда Сампайо, Рикардо Рейс, и рукадоктора прикоснется к руке девушки из Коимбры, правая — к правой, но его-толевая, если захочет, сможет приблизиться, принять участие в этой встрече, а вотее так и будет плетью висеть вдоль тела, будто ее и вовсе нет. Рикардо Рейспочувствовал, что глаза его увлажнились, напраслину возводят на врачей, твердя,будто они до такой степени свыклись со страданиями и несчастиями, что ни одноиз них не тронет их обратившиеся в камень сердца — да вот же вам живоеопровержение вздорного домысла, хоть, может быть, в данном случае это оттого,что он — поэт, пусть и исповедующий, как известно, доктрину скептицизма.Рикардо Рейс глубоко погружен в свои мысли, иные из которых прочесть довольнозатруднительно, особенно тем, кто, как мы, например, находится, так сказать,снаружи, и Рамон, столько же знающий об одних, сколько и о других, спрашивает:Что-нибудь еще угодно, сеньор доктор? — и фраза эта, хоть и звучит любезно,значит как раз обратное и предполагает отрицательный ответ, впрочем, мы с вами— люди догадливые, все схватываем с полуслова, доказательством чего служит вданном случае поведение Рикардо Рейса, который встает из-за стола, прощается сгалисийцем Рамоном, желает ему счастья в новом году, а, проходя мимо стойкипортье, замедляет шаги и адресует Сальвадору слова и пожелания, проникнутые темже чувством, но выраженные более определенно — как-никак управляющий. РикардоРейс медленно поднимается по лестнице, он устал и напоминает известнуюжурнальную картинку, на которой старый год, седой и морщинистый — песоксыплется, но только из него, ибо в песочных часах, которые у этого года-деда вруке, он уже весь пересыпался — исчезает в непроглядной тьме прошлого времени,а в луче света появляется упитанный мальчуган, похожий на рекламу муки«Нестле», и сообщает задорно и звонко: Я — Новый, тысяча девятьсот тридцатьшестой год, я принесу вам счастье. Рикардо Рейс входит в номер, садится:постель уже приготовлена, и в графин налили свежей воды на тот случай, еслиночью захочется пить, на коврике у кровати — ночные туфли, какой-то добрый ангелзаботится обо мне, спасибо ему. С улицы доносятся шум и крики, скороодиннадцать, и Рикардо Рейс вдруг встает так резко, что можно сказать —вскакивает: Что же я тут сижу, все празднуют, веселятся, кто — дома, кто — наулице, кто на балу, кто в театре, кто в кинематографе, в кабаре, в казино,пошел бы, по крайней мере, на площадь Россио, поглядеть на часы на фронтонецентрального вокзала, на глаз времени, этого циклопа, который мечет не обломкискал, а минуты и секунды, такие же, впрочем, тяжеловесные и корявые, а я долженсмиряться и покорствовать, как и все мы, терпеть до тех пор, пока последнее изэтих мгновений, присоединясь к остальным, в щепки не разобьет мой челн, носидеть вот так, вот здесь, глядя на часы, склонясь над самим собой, не желаю,и, оборвав монолог, энергичными движениями он надел плащ, взял шляпу, опустилруку на эфес зонта, мужчина, принявший решение, — мужчина вдвойне. Сальвадорауже нет, воротился к семейному очагу, и вопрос: Уходите, сеньор доктор? —задает Пимента, слыша в ответ: Да, пройдусь немного — и сопровождаяспускающегося по лестнице постояльца до площадки со словами: Когда вернетесь,дайте два звоночка — длинный и короткий — я уж буду знать, что это вы. Ладно.После полуночи я улягусь, но это ничего, не беспокойтесь, встану да открою вам,когда бы вы ни пришли. С Новым годом, Пимента. Дай вам Бог всего самого доброгов Новом году, сеньор доктор, здоровья, удачи — отзвучали эти фразы изпоздравительных открыток, но Рикардо Рейс, уже сойдя по лестнице, припомнил,что в ту эпоху существовал обычай «благодарить» мелкую гостиничную сошку,которая на эту благодарность рассчитывала. Ну да ладно, он ведь здесь всего тридня, и лампа в руке итальянского пажа погасла, он спит.