Часы на лестничной площадке пробили восемь, и не успел ещестихнуть последний отзвук, как ударил гонг — слабенько, только вблизи его ирасслышишь, а уж к постояльцам с верхних этажей этот призыв не долетит — однаконадо чтить традицию, нельзя же только делать вид, что веришь, будто бутыли, вкоторых подают нам вино, оплетены ивняком, хотя ивняк давно уж не в ходу.Рикардо Рейс складывает газету, поднимается в номер вымыть руки, пригладитьпробор, поправить галстук и сразу же идет назад, садится за тот же стол, гдесидел в первый раз, и ждет. Так со стороны посмотришь на поспешные егоэволюции, подумаешь — должно быть, аппетит у человека разыгрался или онторопится куда-нибудь, наверно, обед-то у него сегодня был ранний и скудный, втеатр, например, и билет уже купил. Полноте, мы-то с вами знаем, что отобедалон поздно, и на скудость не сетовал, и в театр, равно как и в кино, несобирается, а в такую погоду, вернее, в такую непогоду, только слабоумный иличудак отправится гулять по улицам. Рикардо Рейс — всего лишь сочинитель од, ане чудак и тем более — не слабоумный, да и вообще он — не отсюда. Так зачем жетогда я так спешил — постояльцы только еще подтягиваются к дверям ресторана: исухопарый господин в трауре, и благодушный толстяк с хорошим пищеварением, ивсе прочие, кого я не видел вчера вечером, не хватает лишь безмолвных детей иих родителей, должно быть, они были здесь проездом, нет, решено — с завтрашнегодня раньше половины девятого не приходить, это будет самое время, а то что жеэто за нелепый провинциализм? Подумают — вот дикарь: первый раз попал в город,первый раз остановился и гостинице. Рикардо Рейс долго мешал ложкой в тарелке имедленно ел суп, а потом, разделав рыбу, поклевывает ее, есть и вправду нехотелось, и когда официант принес второе блюдо, он увидел, как мэтр провелтроих посетителей к тому столику, где накануне ужинали сухорукая девушка и ееотец. Значит, их нет, подумал он, уехали. Или решили поужинать где-нибудь еще,тотчас возразил он себе и тотчас согласился принять то, что давно уже понял,хоть и делал вид, что не понял, отчужденно поглядывая на входящих в дверипостояльцев, притворяясь перед самим собой — он спустился сюда так рано, чтобыувидеть эту девушку. А зачем? — В самом вопросе звучит притворство: во-первых,потому что иные вопросы и задают лишь для того, чтобы сделать еще очевиднейотсутствие ответа, во-вторых, потому что возможный и сам собой напрашивающийсяответ — не нужно более основательных резонов или задних мыслей, чтобызаинтересоваться девушкой, которая ласкает свою парализованную левую руку, какручного зверька, вопреки, а может быть, не вопреки, а благодаря тому, что невладеет ею — так вот, ответ этот будет одновременно и лживым, и искренним.Рикардо Рейс поторопился завершить ужин, а кофе — да, с коньяком! — попросилподать в гостиную, и это явно было способом убить время до тех пор, пока непредставится возможность приступить с расспросами к управляющему Сальвадору,пока нельзя осуществить теперь уже вполне осознанное намерение узнать, что этоза люди, отец с дочкой, такое впечатление, знаете ли, что я их уже где-товидел, может быть, в Рио? нет, ну, разумеется не в Португалии, эта барышнятогда была совсем малюткой, и так вот вяжет и плетет Рикардо Рейс эти кружеваоколичностей — какое дотошное расследование проводит он ради такого пустяковогодела. Но покуда управляющий занят с другими постояльцами — один уезжает завтрарано утром и просит счет, другой жалуется, что створки жалюзи всю ночь хлопалипод ветром и не давали ему уснуть — и со всеми-то он, нечистозубый, пушистоусыйСальвадор, неизменно учтив и внимателен. Тощий господин в трауре зашел вгостиную, о чем-то справился в газете и, не задерживаясь, вышел, а в дверях,пожевывая зубочистку, появился толстяк, но наткнувшись на холодный взглядРикардо Рейса, затоптался на месте и понуро ретировался — ему явно не хватилохрабрости войти: случаются такие вот приступы малодушия, причины коих человекникому — и прежде всего самому себе — объяснить не в силах.

И полчаса спустя любезный Сальвадор может удовлетворитьлюбознательность гостя: Нет, сеньор, вы наверняка обознались и спутали их скем-то, насколько мне известно, они никогда не бывали в Бразилии, они приезжаютсюда уже три года, о, да, разумеется, мы разговаривали, и было бы вполнеестественно с их стороны рассказать мне о таком путешествии. В самом деле, я,должно быть, обознался, как вы сказали — уже три года? Да-да, они из Коимбры,там и живут, отец — нотариус, доктор Сампайо. А барышню как зовут? У нее редкоеимя, вообразите — Марсенда, они очень хорошего рода, мать умерла. А что у нее слевой рукой? Рука отнялась, вот потому они каждый месяц на три дня и приезжаютв Лиссабон показаться врачам, останавливаются всегда у нас. Каждый месяц на тридня? Точно так, каждый месяц на три дня, и доктор Сампайо всегда предупреждаетзаблаговременно, чтобы за ним оставили два номера, всегда те же самые. И что же— есть улучшение? Откровенно говоря, сеньор доктор, сдается мне — никакого.Жаль, жаль, она ведь еще так молода. Истинная правда, очень ее жалко, сеньордоктор, а ведь вы бы могли помочь ей консультацией и советом, когда в следующийраз они приедут, если только вы к этому времени еще будете здесь. Быть-то я,наверно, буду, но это — не моя специальность, я — терапевт, а потом занималсятропическими болезнями, так что ничем не смогу ей быть полезен. Что жподелаешь, видно, правду говорят, не в деньгах счастье, у отца — крупноесостояние, и, подумайте, — такая беда с дочерью. Как, бишь, ее имя — Марсенда?Точно так, сеньор доктор. Странное имя, никогда такого не слышал. И я тоже. Ну,до завтра, сеньор Сальвадор. Всего наилучшего, сеньор доктор.

Рикардо Рейс, войдя в номер, видит уже приготовленнуюпостель: одеяло и простыня откинуты, образуя геометрически четкий прямой угол,но — скромно, целомудренно, сдержанно, не заманивая в бесстыдную белизну своегонутра, а ненавязчиво уведомляя, что если, мол, тянет прилечь, то — пожалуйтесюда. Нет, не сейчас, попозже. Сейчас он прочтет те полтора стиха, что записална клочке бумаги, строго поглядит на них, поищет ту дверь, которую можетотпереть этот ключ, если это и вправду ключ, представит, что дверь подалась иоткрылась, обнаружив за собой другие запертые двери — и к ним уж ключей неподобрать — и вот наконец упорство ли возобладало, одолела ли усталость — его,Рикардо Рейса? чья-то еще, а если чья-то еще, то чья же? — но стихотворениезавершилось так: Дух мой бестрепетен и беспечален, и вознестись бы хотел япревыше счастья и горести рода людского. Ибо и счастье есть тоже ярмо и тяжкоебремя. После чего лег и сразу же уснул.

* * *

Рикардо Рейс давеча попросил управляющего подать завтрак вномер, к половине десятого, и не то чтобы он собирался спать до этого часа, апросто не хотелось второпях вскакивать с кровати, путаться в рукавах наскоронаброшенного халата, нашаривать домашние туфли, панически ощущая неспособностьдвигаться с проворством, достойным терпения той, кто стоит за дверью,обремененная большим подносом с кофейником, молочником, тарелочкой, на которойразложены ломтики поджаренного хлеба, ну, может быть, есть там еще и стакан сапельсиновым или черешневым компотом или розетка с темным, ноздреватым айвовыммармеладом или кусок бисквита, или какой-нибудь коржик или рогалик или прочиеизыски и роскошества, предоставляемые гостям в отелях, а как обстоит с этимдело в «Брагансе», мы сейчас и узнаем, поскольку Рикардо Рейс по приездезавтракает в первый раз. Все будет сделано, вчера пообещал ему управляющийСальвадор, и, как видно, заверению можно верить, ибо минута в минуту стучит —не минута, сами понимаете, стучит в минуту, а Лидия — в дверь, что, по мнениюстороннего наблюдателя, решительно невозможно, поскольку обе руки у горничнойзаняты, и ох, наплакались бы мы с прислугой, если бы не набирали ее из числатех, у кого рук — три или еще больше, и эго тот самый случай: не расплескав ниединой капельки молока, умудряется Лидия деликатно постучать костяшками пальцевв дверь, ухитряясь при этом, не перехватывая, удерживать поднос — чтобыповерить, надо это увидеть, да заодно и услышать, как она произносит: Сеньордоктор, ваш завтрак, произносит так, как выучилась и, хоть и принадлежит ксоциальным низам, до сих пор не позабыла. Да, не будь эта Лидия горничной, дапритом еще — опытной и умелой, ей бы прямая дорога в канатоходцы, в жонглеры, вфокусники, но и для избранной стези есть у нее должные дарования, и несоответствует ее призванию разве что имя: Лидия зовут ее, а надо бы — Мария.Рикардо Рейс между тем привел себя в порядок — он уже выбрит, халат подпоясан,он успел даже приоткрыть створку окна, чтобы проветрить в номере, ибо терпетьне может застоявшуюся ночную духоту и дурные запахи, которые случается источатьдаже поэтам. И вот он впустил горничную. Доброе утро, сеньор доктор, произнеслаона и поставила поднос, угощение на котором, хоть и оказалось не стольизысканно-обильным, как он себе воображал, не уронило чести отеля «Браганса», ине следует, стало быть, удивляться постоянству его постояльцев: иные, приезжаяв Лиссабон, и слышать не хотят о другой гостинице. Рикардо Рейс, ответив наприветствие, произносит: Нет, спасибо, ничего не надо, и это ответ на вопрос:Не угодно ли еще чего-нибудь, неизменно задаваемый вышколенной прислугой, которая, услышав «нет», должна тихо удалиться, желательно не поворачиваясь спинойк постояльцу, что есть признак неуважения к тому, кто нам платит и позволяетсуществовать, но Лидия, получившая приказ проявить к доктору Рейсу удвоенноевнимание, вместо того чтобы уйти, говорит: Вы заметили, сеньор доктор,Каиш-до-Содре всю как есть залило, да вот, таковы они, люди, вода, можносказать, подступает к дверям их обиталища, а они как легли, так и заснули, аесли и проснулись и услышали шум дождя, то решили, что это им снится и это восне они в этом сомневаются, а сомневаться, между тем, решительно не приходится:лило ночь напролет с такой силой, что затопило всю Каиш-до-Содре, и воды там поколено — по колено тому, кто, разувшись и подвернув брюки чуть не до самогопаха, вынужден вброд перебираться с одной стороны улицы на другую, неся наспине старушку, которая, впрочем, легче тех мешков с фасолью, которые каждый деньтаскает он с телеги на склад. Ступив на твердую землю, старушка открываеткошелек и вручает монетку Святому Христофору, а тот — выразимся так, чтобы неповторять слово «который» — снова лезет в воду, ибо с того берега призывнымивзмахами поторапливает его некто, по годам и телесной крепости вполне способныйперебраться через лужу на своих ногах, собственными силами, но он, вероятно,боится ударить лицом в грязь или забрызгать ею свой элегантный костюм, ибо этоименно жидкая грязь, а никак не вода, и потому не замечает, как нелепо онвыглядит на закорках у грузчика — вся одежда в полнейшем беспорядке,задравшиеся до середины икры штанины открывают зеленые подвязки на белыхкальсонах, и нет недостатка в тех, кого забавляет это зрелище — вот и из окнана втором этаже отеля «Браганса» улыбается средних лет респектабельныйгосподин, а за спиной у него, если только верить нам своим глазам, стоит исмеется еще и женщина, ну, разумеется, по всем признакам и приметам этоженщина, однако глаза наши не всегда видят то, что должны, ибо она весьмасмахивает на горничную, во что поверить трудно, поскольку в этом случае должныбыли бы затрещать социальные устои и сословные перегородки, чего следуетопасаться, впрочем, в жизни всякое случается, и если верна поговорка «Случайделает вора», то почему бы ему не сделать и революцию — хоть такую, к примеру,когда горничная Лидия дерзнула занять позицию у окна за спиной Рикардо Рейса ивместе с ним, как равная с равным, смеяться над позабавившей обоих уличнойсценкой. Это — мимолетные миги золотого века, вдруг возникающие и почти тотчасисчезающие, и потому так быстро устает счастье. И вот уже пролетел этот миг:Рикардо Рейс прикрыл створку окна, Лидия — теперь уже снова всего лишь прислуга— попятилась к дверям, и все это происходит не без спешки, ибо тосты остынут истанут невкусными, Я вас потом позову, поднос заберете, говорит Рикардо Рейс, иволя его будет исполнена через полчаса, Лидия тихо войдет и бесшумно выйдет,унося полегчавшую кладь, покуда Рикардо Рейс с деланной рассеянностью будетперелистывать, не читая, упомянутый выше «The God of the labyrinth».