– Есть, – сказал я наконец. – Вот там заброшенныйсталелитейный завод!.. Один только цех горячего проката выдает миллион тоннвысококачественной стали ежедневно, а расположен на площади, равной трем ВНС,что потом стала ВДНХ, теперь ВВЦ, а завтра…

Она вскинула бровки.

– Но как же… Миллион тонн в день – это очень много!Какой же заброшенный? Я отмахнулся.

– Да кому это нужно? ВПК загнулся, кастрюли дасковородки вместо атомных подлодок… Чтобы не возиться, там поставили еще однуштуку, что весь этот металл снова в дерьмо… прости, в металлолом. Замкнутое,так сказать, производство.

Она удивленно покосилась на меня, когда я повернул руль инаправил машину к ярко освещенному зданию с яркой вывеской через дорогу. Навысоте второго этажа на огромном экране танцевала у шеста девушка, но, едваначинала сбрасывать одежды, ее сменяла надпись: «Стрип-клуб. Открыткруглосуточно». Под экраном широко распахнутые двери, два крутыхфейсконтрольных амбала, изнутри грохот разбиваемого токарного станка с помощьюкувалд и совсем не божьей матери, новый хит от группы «Самая Новая Корчма».

Она прошептала:

– А что здесь?

– Надо, – ответил я мрачно.

– Полагаете, ваша графскость, здесь… может быть ключ ктайне?

– Это не так важно, – ответил я. – Ты разве нечувствуешь?

Она прошептала смятенно и униженно:

– Нет, мои рецепторы ничего не улавливают.

– Женщина, – сказал я покровительственно и почесал унее за ухом. – Ничего, зато ты красивая.

Она вспыхнула, польщенная, но в глубине красивых глазоставалось недоумение. А я не стал объяснить, что, хотя погони и перестрелки –необходимейшие составные жизни, без них ну никак ни в одну дыру, но в жизниобязательно должно возникать женское тело, даже Тургенев без него не обходился,хоть и предпочитал на анатомическом столе, а при нынешней свободе этого самогоженского должно быть много: обнаженного, потного, с крупными сиськами изаостренными сосками… покрасневшими и затвердевшими, и чтоб живот мягкий и снебольшими валиками на боках, как французские ручки, ягодицы чтоб вздернутые,широкие и высокие, чтоб при каждом шаге покачивались, как женский ум…

Амбалы оглядели нас цепкими глазами: новенькие, не-поддатые,без автоматов и гранатометов, отступили, а мы пошли навстречу музыкальномугрохоту, бегающим по стенам и потолкам лучам цветных прожекторов в поискахнемецких самолетов.

В зале воздух, пропитанный ароматами дешевого вина, травки,клея и дезодорантов, изменяющих формулу запаха пота. После солнечного дняпоказалось почти темно, затем глаза различили в багровом полумраке нечтопохожее на огромный чан с дождевыми червями, что пытаются выбраться через край.Правда, некоторые вроде бы как раз закапываются. Полуобнаженные тела блестят,цветные пятна бродят по залу, а ритмичный грохот заставляет кровь струитьсячаще, сердце подстраивается под навязываемый ритм, все танцующие выглядят однимсуществом…

На приподнятой площадке у шеста вертится, изгибаясь,пританцовывает уже обнаженная девица с крупным бюстом и рельефными ягодицами.Танцует с явным удовольствием, еще свеженькая, наслаждается тем, что у неесильное сексуальное тело и что мужчины смотрят с жадностью, а их подругизастыли с кислыми улыбками.

Две трети зала заполнены танцующими, точнее –покачивающимися под оглушающую музыку, из-за тесноты хрен потанцуешь, а третьотдана под столики. Мы отыскали не только свободные места, но и свободный стол,сюда приходят потанцевать, на голых бабе поглазеть, а не жрать, официантподошел сразу же, я брезгливо отстранил листок с меню:

– Я неграмотный, потому и богатый, ясно? Неси коньяк,но только хороший, понял? И че-нить для выпивки… В смысле, пить буду, понял? Ипоесть не забудь. Да не сам, а для меня и моей крошки. Учти, едим много, хоть ихудые. Глисты, наверное.

Он изогнулся в почтительнейшем поклоне, исчез. На кухнеразом закипела бурная деятельность, словно в первые годы индустриализации иподъема животноводства. Из окошка то и дело выглядывали красные морды поварят,всем хочется посмотреть на олигарха, потом шеф-повар их прогнал и закрылокошко.

Я лениво осматривался, сперва, ессно, на танцовщицу у шеста,обратил благосклонное внимание на певицу, та едва не заглатывает шишкумикрофона ярко накрашенным ртом. В отличие от шестовички певица в скромномсарафане с постоянно выпрыгивающей из-за слишком низкого выреза грудью поетнеплохо, совершенно не замечая фокусы своих молочных желез, а когдаспохватывается, мило краснеет и поспешно заправляет обратно, не забываямимоходом потереть и без того красный и разбухший кончик. Народ хлопал иследил, когда же снова от резкого движения эта вэщь выпорхнет на свободу. Язаметил, что все повторяется через точно рассчитанные интервалы, когда ожиданиедостигает пика, здесь важно ни в коем случае не давать ему спадать, режиссураотпадная.

За соседним столиком молодящаяся дама злым шепотом сообщалазаинтересовавшемуся зрелищем спутнику, что это все силиконовое, что поетотвратительно, платье аляповатое, ноги кривые, но спутнику, судя по глазам, пофигу такие тонкости, силикон – не силикон, главное – размеры, а там хоть ивовсе надувная, какая разница, все они дуры надувные.

Певица мигом заметила появление богатого клиента, но неповела глазом, ждет каких-то знаков внимания с моей стороны, но в этом делеважно не переждать, на меня начали посматривать и другие женщины. Вернее,сперва смотрели, какой коньяк нам ставят на стол, а потом уже смотрелиуважительно на меня.

Вскоре, оставив микрофон, певица сошла с эстрады и медленно,продолжая петь, пошла по залу между столиками. Движение выглядело хаотичным, ноя уловил алгоритм, без труда вычислил, сколько понадобится ходов, чтобы подошлак цели. Торкесса следила враждебными глазами, сразу ощутила врага, это вженщинах встроено с рождения, как ультразвуковой локатор в летучую мышь илиэлектрические аккумуляторы в морского ската.

Певица наконец приблизилась, равнодушно и пренебрежительноскользнула взглядом по моей спутнице, а мне улыбнулась томно и так обещающе,что глаза торкессы сразу вспыхнули, как большие зеленые фонарики. Я слышалскрип ее зубок, когда певица томно погладила мои плечи, помассировала мне шею иплечи, погладила уши и мило проверила мизинчиками их содержимое. На левомчто-то прилипло, она вытерла о бедро и почистила мне ухо таким интимным жестом,что торкесса засопела, как морской лев, начала пыхтеть и надуваться.

Я указал певице на свободное место:

– Мы будем счастливы…

Она улыбнулась обещающе и даже многообещающе, снованаклонилась и помассировала мне плечи, увесистые груди выскользнули обе и мягколегли мне на шею.

– Не могу, – проворковала она низким грудным голосом,от которого воспламенилось все внутри, в смысле, в нижней части, – мне надозакончить номер.