Окрестности Кызылкудука, Узбекская ССР, 1 мая 1944 г.

— Значит, говоришь, вот тут площадь зыбучих песков, а вот здесь термитники? — Синцов водил по карте пальцем, периодически смахивая с листа бумаги песок. — Между ними русло высохшей реки, а примерно вот здесь гранитные останцы?

— Все верно, Коля-ака. А на юг, однако, солончак нехороший. Земля там сухой-сухой. Внизу мокрый. Соленый, — Агинбек следил за пальцем офицера и, пользуясь остановкой, раскуривал трубку. — Аул совсем рядом. Надо пугать шайтан. Плен брать шайтан. Зиндан бросать шайтан. И аул водить другой шайтан.

— Я согласен, что нужно бы взять пленных, хотя бы пару. Правда, спрятать их некуда, свои же освободят. Но… Какой зиндан, отец? В ауле нет зинданов, разве что старый пересохший кяриз у Алишера.

— Совсем глупый сейчас, офицера! В песках зиндан. Там, — аксакал махнул рукой на запад. — Моя показать делать зиндан. Шайтан больно не нравится зиндан. Хороший зиндан придумать Агинбек.

— О-о! Старик, все никак не могу привыкнуть к твоим загадкам и юмору. — Николай через защитную повязку почесал потную щетину на щеках, засунул карту в планшет, убрал его в сидор за спину. — Мы больше часа блуждаем по барханам, когда, наконец, будем брать фрицев?

— Терпи мал-мало, Коля-ака. Совсем мал-мало осталось ждать.

Они вновь продолжили путь, но уже через четверть часа мираб сделал знак остановиться среди каменистых выходов в небольшом распадке, слез с ишака и, пригнувшись, выглянул из-за невысокой скалы. Минуту он наблюдал за чем-то. На вопрос лейтенанта, нужен ли ему бинокль, старик отмахнулся. Синцов терпеливо ждал, поглаживая холку ишака и переминаясь с ноги на ногу. Икры гудели от постоянного напряжения, стопы ломило, пот пропитал штаны на ягодицах и всю гимнастерку, включая рукава. Но менять ее на свежую, выданную вчера Делягиным, он, конечно, не стал.

Агинбек отступил от скалы, погладил бородку, снизу вверх посмотрел на напарника:

— Коля-ака готов?

— К чему?.. А-а, конечно, готов! Ты их засек?

— Ага. Скоро здесь будут, однако. Но мы их водить русло. Плохим дорога. Ты готов, офицера?

— Так точно, товарищ Агинбек-ака!

— А голова твой готова?

— Отец, все нормально. Я смогу.

— Много шайтан. Нас мало. Не можно бояться. Нужно быть сильным и храбрым.

— Да знаю я! Ну-у? — Синцов просто изнывал от жары и горел от возбуждения.

Аксакал хитро улыбнулся, подошел к ишаку, что-то стал говорить ему прямо в верткое ухо. Тот замер и, казалось, понимал слова хозяина. Потом мираб разгрузил животное, стянув с него баулы и тюки, зачем-то нежно погладил винтовку, взял за уздечку ишака.

— Коля-ака, пора война делать.

— Слушаюсь, отец! Пошли бить гадов фашистских!

Синцов снова и снова удивлялся многогранным способностям мираба, не только его зоркому оку, отличному слуху и острому уму, но и навыкам подготовки к бою: рекогносцировке местности, выбору лежки, планированию запасных вариантов развития событий. Старик мало советовался с офицером, больше полагаясь на себя и свой опыт, сноровисто метался взад-вперед, в стороны, читал следы, трогал ветки саксаула, поглядывал на солнце, упорно забирающееся на небесный пьедестал. И даже нюхал воздух, уже ставший горячим. На манер индейца-следопыта Чингачгука, о котором лейтенант читал в юности.

И в то же время Николай ощущал некое неудобство, свою малозначительность в контроперации против явившегося с неба противника. Ему уже не терпелось пострелять, положить пару-тройку врагов, остальных взять в плен. Доказать всем: капитану Делягину, начальству в округе, наркому в Москве, Даше, что он достоин высокого звания офицера госбезопасности, заслуживает реабилитации, теплого приветливого взгляда, наград и почестей. Он не стремился к этому, но, как любой офицер, мечтал о продвижении по службе и славе.

Поэтому, когда лейтенант услышал шепот аксакала, то встрепенулся и вновь схватился за «маузер», вопросительно глядя на мираба.

— Моя пугать и гнать шайтан здесь. Твоя ждать здесь. Твоя офицера решать, брать шайтан или убивать. Твоя понял, Коля-ака?

— Так точно, Агинбек. Ты обходишь фрицев с севера, в тыл к ним. Гонишь сюда. Я здесь встречаю их, кого ликвидирую, кого пленяю. Но, черт побери, уважаемый, с чего ты решил, что матерые диверсанты испугаются тебя одного и ломанутся именно сюда?

— Офицера верить аксакал?

— Конечно, верю!

— Твоя ждать, стрелять, а будет плохо — уходить вон туда. Вот эта камень прятать тебя. Песок-бархан не ходить офицера, там плохо. Камень стрелять, камень прятать. И уходить.

— А ты как? А дальше что? — недоуменно вздернул брови Синцов, наблюдая, как старик остро отточенным ножом пластает из одной вехи короткие отрезки сантиметров по десять.

— Моя придет, вязать шайтан, садить зиндан, искать твоя.

— Агинбек, мы вдвоем не управимся со взводом десантников. Я все не врублюсь, какой зиндан ты придумал, где его нашел, но пленить полтора десятка фрицев — это невозможно!

— Ох, какой опять глупый офицера! Хватай баула, прятать камень, ждать, стрелять. Алла акбар!

С этими словами мираб сел на ишака и, развернув его, поскакал мелкой рысью вправо по дну низины. Синцов остался один среди барханов, возле каменистой щетки, торчавшей из склона песчаного холма. Ему стало не по себе, ноги совсем ослабли, жара нахлынула с новой силой, как будто чуя безвыходность человека.

— Ну, нет, — сказал вслух лейтенант, потрясая «маузером». — Смерть вам здесь, выродки фашистские! Вы у меня щас мигом вспомните Сталинград и Курскую дугу, сучье племя!

Он схватил оставленные стариком вехи, баул, бурдюк с водой и перебрался к скалистым останцам. Стал готовить себе позицию, часто вскидывая бинокль и наблюдая за неровным горизонтом, откуда уже выплывала черная ленточка чужаков.

* * *

Гугуш терпела неудобства тряски на одногорбом верблюде и держалась молодцом. Она и раньше, бывало, сидела в седле дромадера, когда нужно было скорее добраться из пункта А в пункт Б. Но скорость и бешеную скачку не любила, старалась передвигаться на двугорбом верблюде, степенно, вальяжно идущем по пустыне, либо на ишаке. Но в данной ситуации, когда за спиной оказался враг, злой и беспощадный шайтан, а деду и офицеру пришлось столкнуться лицом к лицу с более сильным противником, она не могла, не имела права филонить, отдыхать, бояться.

Она сейчас не походила на восточную красавицу, спокойную и терпеливую девушку, безмятежно занятую вечным бытом и кочевым хозяйством. Черные смоляные волосы Гугуш растрепались, чадра спала с головы и висела на плече, потное лицо облепили пыль и песок, ноздри раздувались, высохшие, сложенные трубочкой губы раз за разом издавали тонкий короткий свист. Наездница беспрестанно подгоняла верблюда, иногда нещадно пиная его пятками маленьких ножек, обутых в национальные узбекские туфли с загнутыми вверх носами и без задников.