Она торопилась и хотела как можно быстрее добраться до райцентра, кричать всем и каждому, что на их землю напал враг, что даже сюда добрались щупальца проклятого Гитлера. А самое главное, там далеко остались ее родной дед Агинбек и симпатичный ей лейтенант Синцов. Что они могут погибнуть, им нужна помощь, и теперь все зависело от нее, Гугуш. Девушка все гнала и гнала взмыленное животное, начинающее сдавать от такого напора, неслась под палящими лучами, задуваемая пустынными ветрами, страдая от жажды и страха.

И только жгучее солнце равнодушно созерцало эту картину сверху, продолжая с еще большей силой испепелять и без того горячую пустыню.

* * *

Не легче было маленькому Аманжолу, прискакавшему в Кызылкудук с его тремя десятками населения и пытавшемуся объяснить людям и старосте аула про надвигающуюся опасность. Никакие увещевания и сбивчивый рассказ мальчика, мокрого от пота и чумазого от пыли, не могли заставить жителей селения быстрее убраться отсюда в пещеры Зарафшана.

— Шайтан! Злой шайтан над песками падать с неба. Вы не понимаете, там плохой злой чужак. Надо быстро-быстро убегать. Шайтан сюда придет — всех убьет! Шайтана много. С неба упал шайтан. Я думал, снег. А это шайтан, как коршун, налетел. Много злого чужака. Что вы смотрите?! Уходить всем надо! В пещеры! — наверное, от волнения кричал на ломанном русском языке людям паренек.

Сухой, как тростник, черный от солнца староста разводил руками, блеял что-то в ответ, не понимая и не принимая новостей и просьб юного кочевника. Но тут одна из женщин, пожилая седовласая селянка, державшая на руках грудного ребенка, вспомнила, что это не просто шалунишка из соседней хижины, а правнук мудрого мираба Агинбека. Она призвала шумевший народ успокоиться:

— Говори, батыр Аманжол. Спокойно говори. Ты же родня Агинбека! Где он сам? Почему он сам не скажет нам эту новость?

Толпа сбежавшихся к маленькому базару жителей аула затихла, услышав здравые слова своей землячки и имя известного и уважаемого во всей округе аксакала.

— Меня сюда отправил дедушка, — сбивчиво продолжал тараторить то на казахском, то на узбекском языке паренек, от бессилия хлеставший себя по сапогу плетью. — Там враги с неба спрыгнули. Дедушка и офицер их ищут и сюда приведут. Убивать здесь будут. В барханах никак нельзя воевать. Шайтанов много, дедушка и офицер два всего. Гугуш скачет в Тамдыбулак. Звать других офицеров и дехкан. Надо помочь солдатами.

И тут Аманжол вспомнил, что нужно сказать обязательно старосте аула и его жителям, чтобы они точно напугались, собрались и сгинули прочь из селения:

— Агинбек сказал, чума идет! Совсем злая, черная чума. Умрете все, если не уйдете быстро!

Магическое слово, обозначающее для азиатов всех времен самую страшную напасть, от которой никогда не было спасения, произвело должный эффект. Народ зароптал, некоторые застонали, стали махать руками и взывать к Аллаху. И только напуганный ужасным известием староста коротко гаркнул, остановив этот гвалт:

— Тихо! — и в наступившей тишине обратился к мальчику: — То есть чума — это фашисты? Да? Агинбек и офицер Николай воюют с ними?

— Да-да, враги уже близко. Скоро здесь будут. Уходите быстрее!

Старик схватил мальчика за плечико, прижал к себе:

— Ты настоящий батыр, Аманжол! Мир твоему роду и дому, я благодарен твоему деду Агинбеку, я все понял, — и, повернувшись к толпе, сказал коротко и громко: — Слушайте все и выполняйте! Мы уходим отсюда. Если останемся тут — погибнем. Агинбек — мудрый и честный аксакал. Ему стоит верить. Всем быстро-быстро собрать скарб и скот, мы идем в Зарафшан. И да благословит нас Аллах!

Дехкане заголосили на все лады, рванули по домам, оглашая кривые улочки аула криками негодования и молитвами. Аманжол принял из рук маленькой девочки пиалу с водой и проводил ее убегающую фигурку с множеством развевающихся косичек хитрым взглядом. Он утолил жажду, как истинный батыр водрузил ногу в ичиге[43] на плетень, снял тюбетейку и утер ею грязное лицо. Сейчас он ощущал себя настоящим богатырем из восточных былин, спасающим терпящее бедствие население из лап кровожадного джинна. Аманжол устало улыбнулся и занялся подготовкой лошади к дальнейшему рейду.

* * *

Карл Мютц разрешил своим бойцам первый привал, потому что вымотанные после неудачной высадки и изнурительной ходьбы по тягучим пескам десантники уже начали сбивать ход, нервничать и роптать. Палящее солнце, неумолимо ползущее к зениту, делало свое горячее дело — пустыня становилась похожа на горячую духовку, где пирожками на противне томились солдаты СС.

Они повалились на горячий песок, обжигая руки и проклиная эту местность. Майер стонал от боли и грязно ругал провидение. Фольке по-прежнему чесался и, кривя зеленую от тошноты физиономию, страдал обезвоживанием организма. Сам Мютц костерил проводника, который на поверку оказался плохим знатоком местности. Подозревая, что этот хитрый азиат специально напросился в рейд, чтобы вырваться из Европы, из гитлеровских кандалов, и попасть в родные края, командир отряда бесновался и грозил расстрелом. Смуглый узкоглазый каракалпак ежился от нападок офицера, сутулился и все пялился на карту, вспоминая детали и направление маршрута.

И в тот момент, когда он забрался на один из крайних барханов перед обширной солончаковой равниной, чтобы оглядеться, с тыла прозвучал выстрел. Все диверсанты вздрогнули и напряглись, Мютц, увидевший, как проводник катится по склону холма с простреленной головой, мгновенно среагировал. Посыпались команды, отряд зашевелился, хватая оружие и пряча фляжки. Звук выстрела долго блуждал по местности, не позволяя правильно определить местонахождение стрелка.

Один из бойцов по жесту командира вскарабкался на бархан и осторожно выглянул. Все остальные напряженно следили за товарищем, ожидая то ли новости от него, то ли его смерти. Десантник выудил из ранца бинокль и приставил его к глазам. Медленно повел им слева направо. Мютц задержал дыхание, будто сам сейчас всматривался в те окуляры, выискивая противника. Поэтому резко дернулся, словно сам пулю схлопотал, когда боец-наблюдатель, с выбитым левым глазом и развороченным биноклем в руке, откинулся на спину и поплыл вниз по склону вместе с потоком песка.

И вот тут гауптштурмфюрер СС Карл Мютц каким-то шестым чувством понял, что случилось непоправимое и над их операцией навис дамоклов меч.

Пустыня Кызылкум, Узбекская ССР, 1 мая 1944 г.

Поначалу не было никакого боя. Просто неизвестный стрелок, нужно признать, очень меткий и скрытный, выбивал любого, кто показывался над барханом. Карл Мютц уже не просто злился, он находился в состоянии крайнего неистовства, граничащего с помешательством. Сжатые кулаки побелели в костяшках, дрожащая фигура, скрежет зубов, танец желваков на лице, искрометный взгляд. А команда! Сплошные ругань, проклятия, крик.