Врожденная слабость наших органов, неумение размышлять,проклятые предрассудки, которые нам вдолбили в детстве, пустые страхи,внушенные религией и законами — вот что останавливает глупцов на пути порока,вот что мешает им приблизиться к бессмертию. Но человек, полный сил и энергии,обладающий пламенной душой, уважающий себя, сумеет взвесить свои и чужиеинтересы на весах мудрости, сумеет посмеяться над Богом и людьми, бросить вызовсмерти и презреть законы; такой человек поймет, что заботиться он должен толькоо себе; он почувствует, что безмерное зло, причиненное им другим, котороенисколько не коснется его физически, не идет ни в какое сравнение с самым малымудовольствием, купленным ценою множества неслыханных преступлений. Удовольствиеему приятно, он сам его испытывает, а эффект преступления его не трогает,поскольку остается вне его. Поэтому я хочу спросить, какой разумный человек непредпочтет то, что радует его, тому, что ему чуждо, и не согласится совершитьбезобидный для себя поступок для того, чтобы доставить себе приятное волнение.

— Ах мадам, — сказала Жюстина, предварительноиспросив у Дюбуа позволения оспорить ее слова, — неужели вы не чувствуете,что ваше осуждение запечатлено в том, что вы сказали? Разве не ясно, чтоподобные принципы годятся разве что для существа, достаточно могущественного,чтобы не бояться других, но мы, постоянно гонимые честными людьми, преследуемыеих законами, должны ли мы проповедовать философию, которая сделает еще остреемеч, занесенный над нашими головами? Не находимся ли мы сами в этом плачевномположении, не зависим ли мы от общества, наконец, не наше ли собственноеповедение навлекло на нас наши несчастья? Так можно ли утверждать, мадам, чтотакие максимы подходят нам больше? Как может уцелеть тот, кто из слепогоэгоизма захочет бросить вызов сонму интересов других людей? Разве обществооставит безнаказанным того, кто осмелится бороться против него, может ли онсчитать себя счастливым и спокойным, если не подпишет общественный договор и непоступится частью своего благополучия, чтобы сохранить остальную? Обществодержится только за счет постоянного обмена благами — вот основа, которая егосоставляет, вот связь, которая его скрепляет. Тот же, кто вместо добрых делтворит преступления, делается опасным для окружающих и неизбежно подвергнетсянападению, даже если он самый сильный; если он слаб, его обидит первыйвстречный, но в любом случае он будет уничтожен той силой разума, котораязаставляет людей защищать свой покой и обрушиваться на тех, кто его нарушает.Этот разум делает практически невозможными длительные преступные объединения,где все члены, встречая в штыки чужие интересы, должны в конце концов прийти ксоглашению и спрятать свои жала… Возьмите нас, мадам, — добавилаЖюстина, — как можно поддерживать согласие в нашей среде, если вырекомендуете каждому действовать только ради своих интересов? И что вывозразите тому из нас, кто захочет зарезать остальных, чтобы присвоить себе всюдобычу? Что может быть лучшей похвалой добродетели, чем доказательство еенеобходимости даже в преступном обществе, чем тот факт, что такое общество неудержалось бы и минуты без добродетели?

— Какие чудовищные софизмы! — вмешался ЖелезноеСердце. — Не добродетель поддерживает преступные группы, а интерес иэгоизм. Поэтому неуместна ваша похвала добродетели, Жюстина, которую выобосновали ложной гипотезой. Разве по причине добродетельности я, считающийсебя самым сильным в шайке, не убиваю моих товарищей, чтобы ограбить их? Я неделаю этого потому, что оставшись в таком случае один, я лишу себя средствобеспечить свое благо и богатство, на которые я рассчитываю благодаря ихпомощи. И тот же самый мотив удерживает их от расправы надо мной. Так что вывидите, Жюстина, что это чисто эгоистичный мотив, и в нем нет ни капли добродетели.Вы говорите: тот, кто осмелится выступить в одиночку против интересов общества,должен готовиться к гибели. Но не погибнет ли он скорее, если у него неостанется ничего, кроме своей нищеты и вражды окружающих? То, что называютинтересом общества — это на самом деле масса объединенных интересов, но никогдаотдельный интерес не может приспособиться к общим интересам ценой уступок: всамом деле, что должен уступить тот, кто почти ничего не имеет? Если же он этоделает, вы должны признать, что он поступает тем более неправильно, что отдаетв данном случае бесконечно больше, чем получает, следовательно. здесьнарушается равновесие. Человеку, оказавшемуся в таком положении, не остаетсяничего иного, кроме как подчиниться этому несправедливому обществу илиприсоединиться к другому, которое, будучи в той же ситуации, что и он,вынуждено собрать свои слабые силы и бороться с той мощной силой, что хотелазаставить этого несчастного отдать то малое, чем он располагал, не получая отдругих ничего взамен. Вы скажете, что это породит состояние бесконечной войны.Пусть будет так: разве это не единственное состояние, которое нам ближе всего?Разве не для того создала нас природа? Люди рождаются одинокими, завистливыми,жестокими и деспотичными, они хотят получать все и ничего не отдавать, онипостоянно сражаются за свои амбиции или свои права. Приходит законодатель иговорит им: «Перестаньте драться, сделайте взаимные уступки, и восстановитсяспокойствие». Я вовсе не осуждаю такой договор, но утверждаю, что существуетдва типа людей, которые никогда его не примут: те, кто чувствует свою силу ипоэтому им нет необходимости отдавать что-нибудь, чтобы быть счастливыми, и те,кто , будучи самыми слабыми, отдают намного больше, чем выигрывают от этого.Между тем общество состоит только из сильных и слабых, и если договор неустраивает ни тех, ни других, как может он устроить все общество? Поэтомубесконечная война для всех предпочтительнее, так как она дает всем возможностьсвободно использовать свои силы и свою ловкость, чего лишает их договорнесправедливого общества, слишком много отнимающий у одних и недостаточнодающий другим. Выходит, по-настоящему мудрый человек будет вести войну, котораяшла до принятия договора, будет нарушать его всеми возможными способами, уверенныйв том, что при этом он получит больше, чем может потерять, если он относится ксуществам слабым, потому что, соблюдая этот договор, он всегда останетсяслабым; зато нарушая его, он может стать сильным, а если законы загоняют егообратно в класс, из которого он мечтает вырваться, тогда самое худшее, что егождет, — это потеря жизни, но согласитесь, что это бесконечно меньшеенесчастье, чем жалкое существование в нищете и бесправии. Таким образом, у насесть только две возможности: порок, который делает нас счастливыми, или эшафот,мешающий нам быть несчастными. И я хочу спросить вас, Жюстина, можно здесьраздумывать, и найдутся ли в вашей голове доводы, которые способны опровергнутьмое утверждение?

— Их тысячи, сударь, тысячи, — заговорила Жюстинас живостью. — Но сначала скажите, разве человеку уготована только нынешняяземная жизнь? Разве земное существование не является коротким отрезком пути,который ведет человека, если он разумен, к вечному счастью, достойному лишьлюдей добродетельных? Я готова вместе с вами допустить, хотя это маловероятно ипротиворечит разумности, но это неважно, и я на миг допускаю, что порок можетздесь, на земле, дать счастье негодяю, который ему предается, но неужели выдумаете, что суд Всевышнего, который существует, как бы вы его не отвергали,неужели этот высший суд не покарает этого нечестного человека в другом мире?..Только умоляю вас: не утверждайте обратного, сударь, не отнимайте у несчастныхединственного утешения! Если люди отвернулись от нас, кто, как не Бог, отомститза нас?