— И он смог пробраться в город так, что они его не заметили? — спросил Давид.

— Судя по всему, да.

— Отлично! И что теперь? — Давид даже в ладоши хлопнул, довольно потер руки, потом забросил ногу на ногу, устраиваясь поудобнее. Новость его явно воодушевила.

— Отлично. И что теперь? — повторил Ким слова брата со вздохом досады и усталости.

Мать внимательно на него посмотрела:

— Ким, ты как будто не очень рад?

— А чему тут радоваться? Потеря воина, расход сил, никаких новых сведений — кроме того, что этот дурацкий фокус с дневными путешествиями работает, — и все ради чего? Чтобы произвести впечатление?

— Ну, это ты умаляешь, мой дорогой. Произвести нужное впечатление в битве — это иногда половина победы, если не больше.

— Но мы же все равно не сможем так сражаться. Я имею в виду, все вместе. Нас перебьют за один раз.

— Да, но мы пока и не собираемся сражаться. Зато мы дали им понять, что теперь даже днем они не в безопасности.

— И это стоило нам жизни нашего человека. И всегда будет стоить, потому что даже если бы они его не убили, он и часа не прожил бы и точно не смог бы вернуться. И ты пошлешь туда еще людей. И это все ради того, чтобы произвести впечатление.

Госпожа Лёвенберг сжала тонкие губы, так что они превратились в одну полоску, бледный лоб перечеркнули морщины. Она произнесла с горечью:

— Твой отец тоже не смог вернуться. Надеюсь, тебя это достаточно впечатлило, чтобы понимать, зачем мы все это делаем. Но, конечно, мне остается только надеяться…

Ким опустил голову. Он слышал подобные слова не в первый раз и уже знал, что никакой из возможных ответов, даже самый резкий и язвительный, не уменьшит боли, которую они причиняли.

Давид мельком посмотрел на брата и осторожно предложил:

— Давайте о деле. Что теперь?

— Теперь мы закрепим наш успех. — Мать перенесла внимание на него, сразу вернув себе деловой тон и расслабленно опустив руки на подлокотники. — Мы устроим еще несколько вылазок, добровольцы уже есть. А остальные будут пока готовиться к основной битве.

— Мы не посылаем ночные отряды?

— Нет. Мы дадим арнэльмцам время перестроить оборону и разведаем, что получилось. Исходя из этого, будем действовать дальше… — Она сделала паузу. — Но есть кое-что еще.

Йоханна выждала, пока Ким, тоже заинтересовавшись, поднимет на нее глаза, и продолжила:

— Они сейчас ищут сына своей сеньоры. Он где-то во внешнем мире, но его должны привести к реке, потому что она хочет открыть ему какой-то секрет.

— Эрику? Этому балбесу? — удивился Давид. — Да что ему открывать, если он не живет там даже…

— Да, именно ему.

— А мы тут при чем?

— Очень может быть, что речь идет о сокровище.

— Да ладно? С какой стати она ему скажет о нем?

— Может, и не о нем, но в любом случае о чем-то важном.

— Я сомневаюсь, что этот парень чем-то важен. Но если и так, это легкая мишень — детям разве что побаловаться. Он даже военную школу не окончил, насколько я знаю. Так при чем тут мы?

— Я хочу, чтобы вы его нашли. Но не убивать. — Она подняла руки в запрещающем жесте. — Вообще не трогать и никак не показывать своего присутствия. Пусть придет к реке. Нам надо узнать, что она ему скажет, — для нас это может быть очень ценно.

— У-у-у, нам что, тащиться в Риттерсхайм? — Давид поморщился. — Терпеть не могу этот город. Там даже наша магия работает не вся, потому что воздух грязный и слишком много электричества. Как мы там будем перемещаться?

— Ничего, погуляете пешком, это полезно для здоровья, — утешила мать сыновей, слегка улыбнувшись, но улыбка тут же исчезла. — Ум прежде силы. Мы не знаем, с чем имеем дело, и это как раз нужно выяснить. Нужно, чтобы мы нашли Эрика раньше, чем арнэльмцы. И я на вас очень рассчитываю.

Уже в темноте Давид и Ким снова вышли на крыльцо. Нод в долине сверкал россыпью бледных огней, очерченный по кругу, как ожерельем, линией горящих факелов — постов ночной вахты. Ветер касался крон деревьев на склоне, те что-то шепотом отвечали ему, и пела, будто плакала в темноте, какая-то птица. Тихий вечер. Сегодня все отдыхают, никто из ночных воинов не покинет город.

Горничная уже вынесла лампу, повесила на крюк у двери. Запертый в стеклянную колбу мерцающий свет, украденный у первой весенней грозы, озарил лица братьев. Медные волосы с красноватым отливом, бледная кожа, острые выступающие скулы. Глаза разного цвета — у Кима левый глаз голубой, правый — золотисто-карий, у Давида — наоборот. Но на внешности их сходство заканчивалось. Если бы не оно, то никто не признал бы в них не то что близнецов, но даже дальних родственников. Ким, задумчивый, погруженный в себя мечтатель, и Давид, с его громким голосом, резкими движениями и желанием рваться вперед, не боясь препятствий, иногда чувствовали себя совсем чужими друг другу. И все-таки они были братьями, одной крови, связанные общим прошлым и землей — невидимой нитью, которая могла стать и спасением, и наказанием.

— Слушай, я это уже сто раз говорил, но скажу снова. — Давид запрокинул голову, посмотрел на усыпанное звездами небо. — Иногда я тебя совсем не понимаю, вот ни насколько. Зачем вся эта философия? Ты что, не хочешь, чтобы мы победили?

— Хочу. Но не хочу еще больше жертв.

— Если хочешь мира во всем мире, то ты родился не в то время, извини.

— Я не хочу мира во всем мире. То есть, конечно, хочу, но я не знаю весь мир, не видел его и вряд ли увижу. Но я вижу нас. И их. И иногда забываю, за что мы воюем.

— Когда забываешь, спроси меня, я тебе напомню. За право вернуться туда, откуда мы родом. За землю наших предков. За право жить как люди, а не прятаться от реки, как преступники, — из-за преступления, которого мы не совершали. Это достаточно веские основания?

— Это скорее оправдания. Основание может быть у чего-то, что строят, а мы только разрушаем.

Давид смотрел на него некоторое время молча, потом потряс головой, как будто не веря своим ушам.

— Честное слово, иногда я за тебя боюсь. Если бы ты не был сыном градоначальницы, то за такие разговоры тебя бы давно отправили к предкам. Те, говорят, были любители пофилософствовать…

— Разве наши предки были такими, как мы, Давид? Разве светлый князь Эльм, во имя которого мы воюем, Сердцем которого клянемся, — разве он был таким, как мы? Разве он полюбил бы наш народ, узнав его таким? Я иногда думаю, если бы он видел, что стало с его городом… может, вымолил бы у Арны для нас прощение.

Давид покачал головой.

— Она не простит. Пока не вернем ей сокровище, не простит. — И вдруг почти с отчаянием воскликнул: — Брат, ну ты что? Ты же видел эти сны, именно ты их видел. Неужели теперь не веришь?..