— У нас в городе нет рыжих близнецов, — сказал историк. — Во всяком случае, с разными глазами. Пойдем-ка домой…

* * *

Тем же вечером Аста собралась обратно в Риттерсхайм — взять некоторые вещи, привести в порядок дела и начать поиски Эрика. Вопрос о том, где поселиться в Арнэльме, пока оставался открытым. Но, когда она спросила у Тео, сдает ли здесь кто-нибудь жилье и на каких условиях, тот вдруг предложил:

— Ты могла бы жить у меня, если хочешь. Гостевая комната свободна, и даже есть отдельная ванная. Не городская квартира, конечно, но все необходимое в наличии.

Тут она прикинула, во что ей обойдется съем жилья в городе, где платят серебром, и немного испугалась. Но Тео от денег отказался, сказав, что обрадуется помощи по дому и в саду.

— У меня сейчас много работы. Седьмой том летописи готовлю к печати — на Ноль хочу городу подарить, экзамены скоро, а там пара месяцев — и новый учебный год, и осень. Лин ругается, что я одну горбушку хлеба три дня ем, как нищий, а я просто в булочную не успеваю. С утра или на уроках, или дома — как налью себе чай, сяду работать, а потом глядь — уже полдень. Ну а хлеб у нас только по утрам продают и быстро разбирают…

Аста заверила его, что привыкла рано вставать и с радостью будет ходить за хлебом. Потом вспомнила, как вспыхнул навес булочной, как быстро распространился огонь, и ей стало не по себе… Но не для того же она здесь, чтоб все время дома сидеть. Как-то же люди живут, и она привыкнет.

Тео, впрочем, заметил ее тревогу — он вообще все замечал — и посмотрел с сомнением. Она поспешно добавила:

— Я тут думала… Нодийцы же вроде по ночам нападали, до случая на площади… Почему?

— Ночь — время их силы. Для нас это ужасно, потому что в темноте наши воины видят не так хорошо, как они. Даже в очках — в тех, которые для защиты глаз, — пояснил он. — Там стекла специальные.

— То есть нодийцы… они… призраки? Лин говорил, что они не совсем люди.

Тео кивнул:

— Да. Но они не призраки, а как бы… Хм. Вроде люди, но только наполовину. Чтобы стать нодийским воином — рёттером, как они себя называют, — нужно отдать половину жизни. Причем не просто половину, а ту жизнь, которая в дневные часы. Когда-то давно, еще в начале нашего противостояния, они заключили договор с горными духами — с черными сущностями… Говорят, когда-то те были людьми, но их изгнали из городов за страшные преступления, или они сбежали из тюрем, от неминуемой казни — точно неизвестно. И потом бродили так долго, творя всякое зло, что превратились в духов, которым нет места среди людей. Вот с ними наши соседи очень подружились. По договору духи наделяют их силой и защитой, а нодийцы в обмен прислуживают им с утра до ночи — выращивают и собирают травы, варят яды, строят храм… Сами духи лишены физического тела и могут только управлять кем-то, у кого оно есть.

— И если эти… реттеры научились выходить из темноты, значит, они заставили духов изменить договор?

— Возможно.

— Каким образом?

— Может, пообещали им что-то сверх оговоренного. Какую-то особую награду — они за ценой не постоят, лишь бы нам было несладко.

— И что это может быть за награда?

— Не знаю. — Тео задумался, потом сдвинул брови — какая-то догадка пришла ему в голову, и она ему не понравилась. — Например, рабов, которым не надо ничего давать взамен…

Он не стал уточнять, кто станет этими рабами, но догадаться было несложно. Аста снова вспомнила фигуру на площади и решила, что неплохо бы и ей здесь кое-чему научиться.

* * *

Лин зашел вечером, чтобы провести ее в город и заодно забрать Тайсу после смены в кафе. Он обрадовался, когда Аста сообщила ему, что будет жить у Тео.

— Ну наконец-то дед хоть так принял помощь. А то не подступишься. Все сам и вечно в работе. Теперь хоть не один будет.

— А разве…

Аста поколебалась — спрашивать или нет, потом вспомнила слова Тайсы о личных границах и решилась:

— Как давно он один? Так же не всегда было?

— Нет, конечно. Но уже давно. Бабушка умерла много лет назад — не выдержала… некоторых печальных событий.

Лин потер пальцами шрам на затылке — Аста заметила его еще во время прогулки по городу — потом, как будто опомнившись, убрал руку, нахмурился и попросил:

— Ты мне говори, если что-то нужно купить или в доме сделать. Разве же он попросит…

Аста пообещала. Он провел ее до площади, где находилось кафе, и в этот раз прощаться было легко — ведь новый дом уже ждал ее возвращения. Все мысли как-то смешались в кучу. Новый город, встреча с рекой, Свен, атака, предстоящие поиски и странное видение в воде — от яркого калейдоскопа лиц и событий слегка кружилась голова, как от бокала шампанского. Аста шла к метро по Кроненштрассе, и концы звездного платка, наброшенного на плечи, развевались по ветру. Звезды смотрели с неба, бледные в зареве городских огней, прохожие скользили взглядами мимо нее и почему-то почти все улыбались, оказываясь рядом с ней. Она улыбалась в ответ, быстро поняв — они ее не видят, но чувствуют что-то очень хорошее. Улыбалась самой себе, городу — и впервые за долгое время была по-настоящему счастлива.

Ким не хотел возвращаться, но солнце уже совсем по-вечернему светило медью, а к вечеру всем нужно быть в городе — даже тем, кто не состоит в ночных отрядах и не несет вахту: таково правило, установленное матерью. Ким подозревал, что это правило она ввела из-за него — раньше он мог по нескольку дней пропадать в лесу. Там, среди огромных серебристо-голубых елей и невыносимо холодных ручьев, царило безвременье. Не было ни прошлого, в котором так сложно что-то понять; ни смутного, тревожного настоящего; ни будущего, которое он не мог себе представить, как ни старался.

Им с братом шел тринадцатый год, когда отец не вернулся из ночного похода, и даже похоронить его, попрощаться с ним они не смогли — проклятая кризанта превращает тело в пепел за считанные секунды.

Через несколько дней после этого Ким впервые ушел из дома надолго — почти на трое суток. Шел, пока совсем не закончились силы, забрался далеко в лес. Ночью он сидел у костра, глядя в пламя, что забирало из рук обломки веток — мягко, покорно, как собака берет еду с ладони любимого хозяина. Мирный огонь, дающий тепло, часть того самого, которым они убивали. Самые страшные ожоги не чувствуешь. Очень плохо, если не больно — это значит, что уже не заживет никогда…

Когда он наконец вернулся домой, был скандал. Мать думала — с ним тоже случилась беда, но заметно расстроилась, узнав, что он отправился не мстить, а всего лишь на прогулку.

Давид же переживал горе по-своему — часами изнурял себя на тренировках, бегая на длинные дистанции. С того дня, когда прилетела страшная весть, он не мог дождаться посвящения, чтобы отомстить, и злился на Кима за то, что тот не уделяет должного внимания подготовке. Ким отмалчивался, решив не спорить, — он сам еще толком не мог себя понять. Приходил на плац, выполнял свою норму и другие обязанности, но при каждом удобном случае стремился остаться в одиночестве. И чем больше он думал о произошедшем, тем острее чувствовал: это неправильно.