– Это предки всех вампиров, Беби Дженкс, Мать и Отец.Понимаешь, все мы связаны одной кровью, и эта ниточка не прерывается, а исходитона от царя и царицы Древнего Египта – это их называют Те, Кого СледуетОберегать. А их следует оберегать по той простой причине, что если уничтожитьих, то погибнем и все мы.

Его объяснение показалось Беби Дженкс полнейшей чушью.

– Лестат видел Мать и Отца, – сказал Дэвис. –Их прятали на каком-то греческом острове, а он их там нашел и теперь точнознает, что все так и есть. Вот он и рассказывает всем об этом в своих песнях –и в них все правда.

– А Мать и Отец не двигаются, не говорят и не пьюткровь, Беби Дженкс, – добавил Киллер. Он казался до жути задумчивым, даже,можно сказать, печальным. – Они просто сидят, уставившись прямо передсобой, – и так уже несколько тысяч лет. Никто не знает, что им известно.

– А может, им вообще ничего не известно, –проворчала Беби Дженкс. – Слушай, а если это один из видов бессмертия? Ичто ты имел в виду, сказав, что Мертвецы из большого города готовы всех наспоубивать? Как же тогда они это сделают?

– Огонь и солнце могут сделать это всегда, БебиДженкс, – ответил Киллер. Похоже, он уже начинал терять терпение. – Ятебе говорил. И постарайся запомнить то, что я тебе сейчас скажу: тебе никто неможет запретить драться с Мертвецами из большого города. Ты крутая. Мертвецы избольшого города боятся тебя не меньше, чем ты их. А потому бей любого незнакомогоМертвеца, и дело с концом. Этому правилу следуют все Мертвецы.

Когда они ушли от дома общины, Киллер преподнес ей еще одинпотрясающий сюрприз: рассказал о вампирских барах. Огромные дорогие заведения вНью-Йорке, Сан-Франциско и Новом Орлеане, где в задних комнатах встречаютсяМертвецы, в то время как в главном зале пьют и танцуют все эти чертовыглупенькие людишки. Пока ты находишься там, тебя не может уничтожить ни одинМертвец, будь то городской бандит, европеец или придурок вроде нас.

– Если за тобой будет гнаться кто-нибудь из городскихМертвецов, – поучал ее Киллер, – беги в один из таких баров.

– Мала я еще по барам шляться, – заявила БебиДженкс.

Этим она их доконала. Киллер и Дэвис хохотали до колик вжелудке. Они буквально с мотоциклов попадали.

– Как только найдешь вампирский бар, БебиДженкс, – сказал Киллер, – ты просто посмотри на них Поганым взглядоми скажи: «Впустите меня».

Ну да, конечно ей уже приходилось смотреть на людей Поганымвзглядом, и они делали все, как ей хотелось. Срабатывало. Честно говоря, им ещенигде не попадались вампирские бары. Они только слышали про них, а вот где они– не знали. Когда они уезжали из Сент-Луиса, у нее была куча вопросов.

И вот теперь, когда она направлялась на север, в тот жесамый город, ее единственным желанием было отыскать этот чертов дом общины изаявиться туда: «Привет, Мертвецы из большого города! А вот и я!» Если она идальше будет оставаться в одиночестве, она просто сойдет с ума.

Музыка в наушниках смолкла. Пленка закончилась. Она не всилах выносить тишину, когда вокруг ревет ветер. Сон вернулся, и вновь онаувидела близнецов, увидела, как подходят солдаты. Господи! Если ей не удастсянемедленно прекратить это, мерзкий сон будет повторяться снова и снова, какзапись на пленке.

Удерживая руль мотоцикла одной рукой, другой она полезла запазуху, открыла маленький плейер и перевернула кассету.

– Давай, парень, пой! – крикнула она. В шуме ветраона едва могла расслышать собственный голос, и он показался ей слишком ужпронзительным и тонким.

Что можем знать мы о Тех,

Кого Следует Оберегать?

Нас не спасут объяснения.

Да, эту песню она любила. Именно под нее она заснула вГан-Барелл-Сити, когда ждала с работы мать. Ей нравились не слова, а то, как онпел – ревел в микрофон не хуже самого Брюса Спрингстина, да так, что сердцеразрывалось.

Это был своего рода гимн. Музыка какая-то такая, ну, как угимна, но в самом центре этой музыки был Лестат, и он пел для нее, а барабанныйритм так просто до костей пробирал.

– О’кей, парень, о’кей, ты единственный чертов Мертвец,который у меня остался. Так пой же, Лестат, пой!

До Сент-Луиса осталось ехать каких-нибудь пять минут, и надоже, она опять вспоминает мать, как странно все это было и как плохо.

Зачем она поехала домой, Беби Дженкс не сказала даже Киллерус Дэвисом, хотя они, конечно, и сами знали, они все понимали.

Беби Дженкс должна была сделать это, должна была разобратьсяс родителями, прежде чем Банда клыкастых отправится на Запад. Даже сейчас онани о чем не жалела. За исключением разве что того странного момента, когда еемать умирала там, на полу.

Все дело в том, что Беби Дженкс всегда ненавидела свою мать.Она считала ее полной идиоткой, которая изо дня в день делает кресты из розовыхраковин и кусков стекла, а потом продает их по десять долларов на блошиномрынке в Ган-Баррел-Сити. К тому же эти крестики с маленькими скрученнымиИисусиками посередине, сварганенными из крохотных красных и синих бусинок ипрочей дряни, были жутко уродливыми, ну, в общем, полное барахло.

Но Беби Дженкс бесилась не только из-за этого – ее выводилоиз себя абсолютно все, что делала мать. Мало того что она таскалась в церковь,так еще и разговаривала со всеми этаким сладеньким голоском, мирилась спьянством мужа и в жизни своей ни о ком плохого слова не сказала.

Беби Дженкс всякими там словечками не проймешь. Лежа насвоей койке в трейлере, она не раз гадала, есть ли вообще на свете что-тотакое, что способно взбесить эту женщину. Когда же она все-таки взорвется, каккусок динамита? Или она просто слишком тупая? Уже несколько лет мать не смотритБеби Дженкс в глаза. Когда Беби Дженкс было двенадцать, она пришла и сказала:«Тебе ведь известно, что я уже сделала это, да? Надеюсь, ты не думаешь, что явсе еще девственница». Мать побледнела и отвернулась, уставясь в пространствосвоими большими, пустыми, без всякого выражения глазами, а потом сновапринялась за работу, тихо напевая, – она всегда так пела, когда делала этипроклятые кресты из ракушек.

Однажды какой-то деятель из большого города сказал матери,что она создает настоящие произведения народного искусства.

«Да как ты не понимаешь, они же просто издеваются надтобой! – сказала ей тогда Беби Дженкс. – Разве сами они купили хотьодну твою уродскую поделку? Хочешь я скажу тебе, на что они больше похожи? Натакие огромные сережки из лавки, торгующей дешевыми шмотками, – вот начто!»

Так она даже спорить не стала. Просто подставила другующеку: «Ты будешь ужинать, милая?»