Старик указал на письменный стол, под которым белели обломки.

— Я унял дрожь в ногах, бегом в москательную лавку и мальчишку их за полицией послал.

— Да-да, ко мне ваш мальчик и пришел, — вскользь заметил Соломон Наумович, выводя каракули в блокноте.

— Вы полицейский начальник будете? — льстиво осведомился дворецкий.

— Не то чтобы самый главный, но и не последний человек, — приосанился архивариус.

Нетерпеливый звон дверного колокольчика прервал их беседу.

Пиголович вопросительно обернулся к Власу, увидел, что тот собирает треногу и складывает фотоаппарат в кофр, помахал ладонью, разгоняя дым от магниевой вспышки, и дал отмашку:

— Леопольд Адамович, можете открывать.

Старик-дворецкий зашаркал в прихожую, и уже через несколько минут оттуда донесся грозный голос урядника Воскобойникова:

— Ну, любезный, ведите, показывайте, где ваш самоубийца.

— А полиция уже здесь, — растерянно бормотал дворецкий, мелко семеня впереди представителя власти.

— Какая-такая полиция? — прогудел Варфоломей Селиванович, вваливаясь в кабинет. — Ах, это вы, голубчики!

Произошедшая с Пиголовичем перемена была так удивительна, что Влас чуть не прыснул. Соломон Наумович сжался в углу комнаты, склонив голову и приняв вид ничтожный и жалкий.

— Не ожидал, Влас Ефимович, от тебя подобного афронта, — грозно насупился дядя по отцовской линии. — А с вами, господин Пиголович, я завтра поговорю! Вы у меня под арест пойдете за самоуправство! А и надымили! Они ничего здесь не трогали? — Воскобойников-старший обернулся к старику.

— Нет, ваше благородие, — затряс Леопольд Адамович жиденькими бакенбардами. — Только фотографии делали и рассказ мой записывали.

— То-то же!

С достоинством кивнув княжескому слуге, Влас протиснулся мимо застывшего в дверях родственника, независимым шагом миновал прихожую и распахнул дверь на улицу. За ним бесплотной тенью выскользнул Соломон Наумович.

Фотограф остановился на перекрестке и закурил.

— Молодой человек, вы уяснили самое главное? — как ни в чем не бывало деловито осведомился Пиголович.

— И в чем же самое главное? — В глазах Власа сквозило непонимание, и старик снова сердито затряс брылями.

— Однако, Влас Ефимович, вы не слишком-то догадливы! Вы что же, не поняли, что и в самом деле действие «висельника» можно отменить! Это невероятно интересно! И если уж вам так дорога жизнь императрицы, вы просто обязаны выяснить до конца, каким образом это возможно сделать. Ступайте к девице Макаровой…

— Прощайте, Соломон Наумович, — протягивая руку архивариусу, хмуро проговорил Влас. — Сегодня никуда не поеду.

Он развернулся и, сгибаясь под тяжестью кофра, направился было в сторону Широкой улицы, но, вспомнив про Раису Киевну, малодушно взял извозчика и устремился к отчему дому. Решил — пусть сами разбираются. Ригель медик, он скорее справится с недугом квартирной хозяйки, а какой толк от него, от Власа?

Сани остановились на углу Леонтьевской и Московской, прямо перед золотым калачом над булочной Голлербаха, из приоткрытой двери которой на промозглую улицу вырывалась волна ванильного пара. Втянув носом опьяняющий аромат, Влас заторопился домой. Есть хотелось просто нечеловечески, и он очень рассчитывал на матушкин обед. Перейдя на другую сторону, толкнул дверь в лавку и сразу увидел Полину. Облокотившись пышной грудью на прилавок, девушка вела неторопливую беседу с Ядвигой Карловной. Полина уже сняла перчатки и шляпку, что свидетельствовало о ее довольно длительном пребывании в лавке. Девушка обернулась на звук открывающейся двери, и на ее лице отразилась целая гамма чувств — радостное смятение сменилось восторженным обожанием, перешедшим, в свою очередь, в тревожное ожидание — обрадуется Влас ее визиту или нет?

— Полина? — Влас озадаченно почесал переносицу, стараясь скрыть охватившее его раздражение и борясь с желанием чихнуть — он всегда чихал от наполняющего лавку запаха корицы и кенийского перца.

Они же договаривались! Из дворца Полина должна всегда отправляться домой и отдыхать, чтобы утром быть свежей и веселой и ничем не прогневать ни Великих княжон, ни Ее Императорское Величество. Ибо служба во дворце, пусть даже и горничной, накладывает строгие требования. Ведь решили же, что встречаться они будут исключительно по выходным и Влас станет водит ее в синематограф и на прогулки, да и вообще они всячески приятно будут проводить время. Ибо невест нельзя утомлять и нужно баловать. А Полина как раз таки невеста Власа.

— Ну зачем вы пришли, Полина? — Воскобойников постарался говорить как можно мягче. — Мы же договорились!

Полина отстранилась от прилавка и судорожным движением прижала муфту к груди.

— Вы мне не рады, Влас Ефимович? — Обычно серые глаза ее сделались цвета крыжовника, что выдавало обиду и немедленную готовность пустить слезу.

— Влас, не смей разговаривать в подобном тоне, — вступилась Ядвига Карловна. И ворчливо завела: — Положительно, работа в фотографическом ателье очень плохо на тебя влияет. Должно быть, это все вредные испарения. Непременно поговорю с Пшенеком, чтобы оставил тебя в покое. Лучше бы в лавке родителям помог, чем дышать реактивами, а после на людей бросаться!

Это был один из запрещенных приемов, которым матушка пользовалась, когда поведение Власа не соответствовало ее представлениям об образе шляхтича.

— Мама, опять? — взмолился Воскобойников. — Я усталый и голодный, а вы мне про дядю Пшенека…

— Очень хорошо, что голодный. Зови Полину к столу. Обедать будем, — обрадовалась мать. И, повернувшись к протиравшему полки приказчику — иссушенный чахоткой отец почти не поднимался с постели, и управление лавкой целиком и полностью взяла на себя матушка, — строго распорядилась: — Двери не запирай. Ближе к ночи непременно заглянут за японскими товарами.

— Не извольте беспокоиться, Ядвига Карловна, — склонил чубатую голову рыжеватый молодец и, хотя обращался к хозяйке, любезно улыбнулся Полине в лихо подкрученные усы. Мол, все видим-с, все понимаем-с.

Дело в том, что Полина самым очевидным образом ревновала жениха, но ничего не могла с собой поделать, изводясь сама и мучая Власа. Это знали все, и оттого девушка страдала еще больше.

— Спасибо, Ядвига Карловна, я не голодна. Я лучше пойду, — смутилась Полина, делая вид, что собирается уйти.

— Я вас провожу, — с плохо скрываемой радостью в голосе вызвался Влас, чем окончательно испортил все дело.

Полина сорвалась с места и, обдав жениха запахом горячего тела и лавандового мыла, со слезами на глазах выбежала из лавки, на ходу пристегивая шляпку булавкой.