– Я ищу офис продаж «Русского раздолья», – простонала Маша, чувствуя себя самой несчастной девушкой на земле. Куда там Золушке с ее теплым уютным домом и розовыми кустами! Попробуй протащиться пять километров по лесу с большими упаковками печатных материалов в обеих руках. Мышцы ныли, руки дрожали, и Маша даже не хотела думать о том, как она сейчас выглядит. Плевать. Она уже однажды опозорила их архитектурное бюро перед этим проходимцем с замашками какого-то чертова генералиссимуса. Пусть, пусть он нажалуется на нее, и ее уволят, сейчас ей все равно.

– Офис продаж закрыт, – хором ответили молодцы.

– Я знаю. Я из архбюро! Мне нужен Гончаров.

– Так-таки сам Гончаров? – с сомнением посмотрел на нее один из двоих, тот, что вышел первым.

– Так-таки да! – ответила Маша с вызовом. Тогда первый кивнул второму, и тот достал из-за ремня рацию. Что-то зашипело, а затем нечленораздельная речь, слившаяся в единую массу шипящих, ударила в эфир.

– Семеныч, тут к Николаю Николаевичу приехали… – пробормотал охранник. – Вернее, пришли.

– Шалишь? – вполне разбираемо ответил голос Семеныча. – Кровавой бани захотел?

– Девушка… – добавил охранник. – На меня собак не вешайте.

– Как зовут?

– Я не спросил, – пробубнил охранник растерянно.

– Хорош вертеть вола, спроси, а? Достали уже, дети божьи! – прошипела рация и отключилась.

Охранник повернулся к Маше.

– Мария Андреевна Кошкина, из архитектурного бюро, – процедила Маша, а затем добавила на всякий случай: – От Бориса Яковлевича.

– Ага. – И охранник снова связался с Семенычем, но на этот раз зашел в свою будку, видимо, чтобы беречь свое реноме. С чего он решил, что оно у него есть? Через пару минут автоматические ворота поехали в сторону. Маша сочла это за добрый знак и прошла внутрь. Бедняжка снова шла по лесу, дорога по-прежнему была разбитой, дыма стало еще больше. Маша заметила, что огромные, сложенные штабелями срубленные бревна лежали посреди осиротевших полянок с кучей пеньков. Отчего-то вспомнился шум по поводу гибели Химкинского леса. Парочка желтых тракторов копошилась вокруг еще не подожженных бревен.

Когда Маша пересекла лес и вышла на более открытое место, она чуть не простонала: высокое здание, обшитое сайдингом, – видимо, будущий офис продаж «Русского раздолья» – находилось на противоположной стороне поля, и пилить до него было – мама дорогая. К тому же облачка, которым так опрометчиво обрадовалась Маша, стали значительно более густыми и серыми – не облачка уже, а самые настоящие тучки. Порывистый ветер норовил вырвать из Машиных рук бумаги и плакаты. Отчаяние охватило ее. Зачем она поперлась сюда? Лучше бы она уволилась или ее бы уволили – с позором.

Начался дождик, и холодные капли обожгли разгоряченные плечи.

До домика охранников так же далеко, как и до офиса Гончарова. Что за мертвая, выжженная земля? Как это угрюмое поле может стать чьей-то мечтой? Маша шла медленно, сказалась бессонная ночь.

А потом начался дождь. И даже не дождь, а настоящий ураган – вода и ветер смешались, забиваясь в глаза и рот. Маша аж закричала от отчаяния. Все, что было в ее руках, теперь быстро превращалось в ничто.

Когда струи полились со всей силой летнего ливня, она бросила упаковки с бумагами на землю, плюхнулась туда сама и закрыла лицо руками. Дальше идти просто не было никакого смысла. Плакаты были уничтожены, под платье заливало, босоножки промокли и стали окончательно непригодными к использованию. Что делать? У Маши не было никакого плана. Лучшее, что она могла бы придумать в этой ситуации, – это позвонить маме и расплакаться. Мама бы тут же решила все вопросы – она всегда разводила беду руками самым чудесным, самым невероятным образом. Она придумала бы, как эвакуировать Машу с этого чертового поля, и через несколько минут за ней бы прилетел кто-нибудь на вертолете. А так… Она думала, думала, думала, но ничего лучше, чем плюнуть на все, развернуться и уйти, придумать не могла.

Просто уйти. Не оборачиваясь. Добраться до дому, упасть в ванну, уснуть в ванне, отключить все телефоны и никому больше никогда не звонить. Удалить всех друзей из всех социальных сетей. Уехать к родителям в Карловы Вары, закопаться там в грязи и пролежать две недели. Затем вернуться, поступить в медицинский институт, стать гинекологом, выйти замуж за дантиста. Вообще никогда не выходить замуж. Плевать на все.

– Стой, стой! Тормози, вон она! – Чьи-то крики доносились сквозь грохочущую стену воды, но Маша почти не обратила на них внимания, преисполненная жалости к себе. Никогда еще она не оказывалась одна в безвыходной ситуации. Впервые мир стал таким большим, необъятным, непредсказуемым и странным…

– Господи, да мы вас могли сбить! Вы хоть это понимаете? – Большая темная машина остановилась совсем близко к Маше, и из нее выскочил он, Дон Корлеоне собственной персоной. Хуже не бывает. В светлой рубашке с закатанными рукавами, в простых темных джинсах и кроссовках он смотрелся совсем по-другому. На голове у него красовалась рыжая строительная каска. Он вышел из машины и подошел, как всегда чуть хромая, к Маше.

– Николай Николаич, я вообще не понял этих охламонов! – Второй голос показался Маше смутно знакомым. – Я думал, она проехала.

– Ты думал? Ты думал! – воскликнул Гончаров, уставившись на мужика в синем строительном комбинезоне и такой же рыжей каске, с пушистыми усами под огромным носом-шнобелем. – Семеныч, ты бросай думать. Ты мне дело сделай, ладно?

– Я… материалы привезла, – пробормотала Маша, продолжая сидеть на залитой водой траве.

– Отлично. Я так рад! – голос Николая Гончарова звучал скептически. Он помог Маше встать с земли. – Вы всегда так исполняете порученное? Бросаете все в грязь?

– Вдруг она лечебная! А я… Можно, я приеду к вам завтра? – спросила Маша, мечтая лишь об одном – убраться отсюда как можно дальше. Можно даже провалиться сквозь землю. Кстати, о земле: Маша попыталась поднять хотя бы тубус с самыми большими плакатами и тут же рухнула обратно – слишком скользко.

– Давайте решать проблемы по мере их поступления. Да вы идете или нет? – недобро спросил Гончаров. – Что вы там ползаете?

– Я не могу, я вам всю машину залью водой и грязью, – пробормотала Маша, подцепив сверток, упакованный в промокшую кальку. Плакаты. Их уж точно придется переделывать заново. Еще одна бессонная ночь. Если только ее не уволят еще до ее наступления.

– Вот это – самый потрясающий аргумент, который я только слышал от девушки! – Гончаров в изумлении стоял посреди поля и смотрел на Машу. – Вы это серьезно?

– У вас дорогая машина, – крикнула Маша зло. – Еще не хватало, чтобы мне потом выкатили счет за ее чистку.

– Николаич… – пробормотал второй, со шнобелем, похожий на прораба, изумленно глядя на Машу.

– Семеныч, видишь, какие нынче девушки пошли… заботливые. Чума! – И тут произошло то, чего Маша не ожидала, даже если бы прожила миллион лет. Николай Гончаров за два огромных шага перепрыгнул расстояние, разделявшее их с Машей, подхватил ее на руки, перенес через грязь и насильно запихал в машину. Хромота ничуть не помешала ему, напротив, Маша почувствовала, как сильны его руки, как упруга, устойчива походка. И никаких сомнений, никаких проблем. Подхватил прямо так, как она была – в грязных босоножках, со стекающей по волосам водой. Видимо, последнее, о чем он беспокоился, была обивка его красивой темной машины. Семеныч, кряхтя, просунул ей то, что осталось от материалов, рассыпанных по земле: