Конечно, она не откажет ему в помощи, но только из чувствадолга, убеждала себя Алёна. Все-таки она надеялась на его моральную поддержку,а он, оказывается, просто использовал ее… и чем в таком случае Юрий отличаетсяот всех других мужчин, которых она знала? Все они одним миром мазаны!

Хотя нет. У Юрия есть одно существенное отличие: он не полезк ней под юбку – другие-то ведь только этим и занимались.

«Ну, это не совсем точно, – сказала она мысленно, снепонятным, извращенным наслаждением стремясь причинить себе как можно большеболи. – Они тоже не лезли ко мне под юбку, хотя бы потому, что на мненикаких юбок, вообще ничего в те минуты не было. А что до этого парня… На чтоему сдалась моя юбка, увенчанная лысой головой, когда здесь такой выборжаждущих красоток! У него небось глаза разбежались, наверное, каждый вечер сновой бабой проводит, а ночь, конечно, опять с другой. И уж сегодня-то на этомкретинском конкурсе все они дадут себе волю!»

На душе стало совсем тошно. Ну неужели никто, кроме нее, непредставляет себе, во что выльется обещанное веселье? Это же будет свальныйгрех, потому что дамочки для храбрости непременно подогреют себя винцом, ну амужики при виде такого количества голых титек просто обезумеют. Вдобавокблизится конец круиза, надо наконец оттянуться на прощание, а какая расплатанаступит потом, в скучной городской квартире, когда за окнами льет дождь… Стоп.Это уже плагиат, это уже классика!

Алёна заставила себя усмехнуться и привычно направила своистопы в библиотеку.

Однако ей не повезло.

– Библиотека закрывается, – сообщила черноокаябиблиотекарша.

– Что-то рановато сегодня.

– Так ведь конкурс!

Алёна скользнула взглядом по внушительному библиотекаршиномубюсту, которому тесно было даже в этом щедро открытом сарафанчике, и пожалела,что никому не пришло в голову принимать ставки на победителей. Алёна навернякавыиграла бы, потому что вот же она, стоит перед ней, мисс Грудь-99!

Пожелав хорошенькой хохлушке удачи, она уныло побрела в своюкаюту. Та уже была заперта: соседки умчались трясти своими выпуклостями. Ну ина здоровье. Гораздо хуже оказалось то, что у Алёны не нашлось ключа.

– Да ты что? Ты что, с ума сошел? И матушка твоя тоже явноспятила! Да где же она, интересно знать, видела женщину, которая дожила бы досорока лет и осталась девочкой?! Вам, милые мои, в монастырь надо обращаться,может, там твоя мамаша найдет себе невестку по вкусу! Ну не могу я обратнодевушкой сделаться, не могу! Что же мне, зашиться, что ли?!

В голосе Нади зазвенели слезы, и она резко отвернулась,зная, что сейчас же на скулах вспыхнут некрасивые красные пятна. Рыданияперехватили горло. Главное, убивало собственное бессилие. Тряпка! Она иподумать не могла, что Рашид окажется такой тряпкой! И надо же, чтобы этоначалось именно теперь, когда уже обо всем договорились, когда всем на Мытномрынке известно, что через десять дней свадьба… В памяти промелькнули злорадныелица подружек – закружились хороводом, испуская пренебрежительный шепоток: «Нуи дура эта Надька! Дурой была, дурой и осталась! Как она могла поверить, что еехачик на ней женится! На сколько она его старше, на десять лет? Кошмар! Ивообще, с ее рожей давно пора перестать думать о мужиках!»

– Надечка… – Руки Рашида крепко взяли ее за плечи. –Надечка, не плачь, джаным, гюли[3]…

Она повернулась, в отчаянии прижимаясь лицом к его плечу.Эти ласковые слова царапали сердце до крови. Неужели придется сдаться, неужелией суждено потерять Рашида? И все из-за причуд этой мусульманки, его мамаши,которая вбила себе в голову, что ее тридцатилетний сын должен непременножениться на нетронутой, невинной девушке! В наше-то время?! Бред, да и только…Это просто шариат какой-то!

Ну ладно, жили бы они в своем Азербайджане – еще куда нишло, там девки хоть как-то берегутся до свадьбы, но если вы переехали в Россию– будьте любезны жить по здешним правилам. Ну где, где Рашиду было найтинетронутую девицу в той среде, в какой он работает, – на Мытном рынке,среди базарных торговок? Сюда приличные девчонки вообще отродясь не пойдут,потому что надо выбирать одно из двух: или соблюдать приличия, но остаться безработы и денег, или переспать с кем надо, зато иметь, в конце концов, и местопостоянное, и заработок не худой, и заботливого «босса», который сам же будетгонять от тебя посторонних мужиков, если ты разумно поведешь себя, конечно,причем не только в постели, но и за прилавком.

Таким женщинам, как Надя, не первой красоты и свежести, затоопытным, было чуточку легче: все-таки к ним под подол не лез каждый-всякий (ну,скажем, через одного), их ценили как-никак за другое. За силушку – иной разпокрепче, чем у мужика, так что ящик двадцатикилограммовый перенести из машинына прилавок – это для нее тьфу с маслом. Большое дело, подумаешь, коня на скакуостановить, в горящую избу войти. Вот разгрузи-ка на тридцатиградусном морозе«Газель» с мандаринами… Выносливость ценилась: постой-ка на том же морозе день,побей ножкой об ножку, вернее, валенком о валенок! А Надя – ничего, стояла ихоть бы хны! Она непревзойденно умела также приманить покупателя улыбкой ибойким словцом, торговаться до одури, но вовремя пойти на уступки, принеся приэтом хозяину не убыток, а приварок: пока покупатель раздувается от гордости:вот, мол, какой он умный, сбил форс с этой прожженной торговки, пока глаза егоничего толком не видят, надо быстренько накидать на весы неходовой товарец, гдепобитый, а где и вовсе с гнильцой, да успеть упаковать его и всучить покупателюпрежде, чем у того пройдет угар успеха. Ну а какие он слова скажет в адреспродавщицы у себя дома, когда разглядит покупку, – это уже детали: «Бачилыочи, що куповалы», как говорит хохлушка Олеся, Надина напарница!

Словом, хоть Надя и отпраздновала недавно свое сорокалетиеи, как говорится, никогда не страдала красотой, она могла не боятьсяконкуренции со стороны молоденьких девчонок, которые иногда приходили в конторурынка наниматься в продавщицы и на которых у смуглых жуликоватых кавказских«бизнесменов» разгорались масленые глаза. Рынок – это вам не подиум, тут в двасчета пупок развяжется и цистит прорежется. Наде только смешно было вспоминать,как на ее дне рождения подвыпившие девчонки затеяли вдруг спор о том, много это– сорок лет или все-таки еще ничего. Те, кто помоложе, кому до рокового срокаоставался хоть годочек, а то и три, снисходительно поглядывали на старейшинуМытного рынка, шестидесятилетнюю Лизавету Михалну, которая, стуча по столустаканом богемского стекла, азартно кричала: «Не журись, Надька! Подумаешь,сорок! Эх, мне бы твои года! Да чтоб ты знала: после сорока лет все самоеинтересное в жизни только начинается!»