Тут уж она не мешкала – отпрянула в душевую, вцепилась втугую задвижку и с силой закрыла ее. Припала к двери, тяжело дыша… но мгновениебезопасности оказалось иллюзией: Грицко рванул дверь посильнее – и тараспахнулась, защелка отлетела.

Алёна выставила вперед руки:

– Ты что? Пошел вон! Я буду…

Он сгреб ее за талию клешнятой лапищей и сильно рванул ксебе:

– Будэшь, а як же ж? Ах ты, моя цацонька! Будэшь, будэшь…

Полотенце полетело в сторону, как жухлый осенний лист.Вообще силища в этих руках была необыкновенная. Старпом так сдавил Алёну, чтоона не могла дышать, бестолково молотила немеющими руками по мощным плечам, непричиняя Грицку никакой боли. Он только постанывал от удовольствия, волочаАлёну обратно в каюту:

– У, яка ж ты горячка! А ну, ще вдарь мене!

Она только собралась исполнить его просьбу, как Грицко ссилой оттолкнул ее от себя – и Алёна впечаталась спиной в койку. Попыталасьвскочить, но была тотчас опрокинута таким тычком в грудь, что подавиласьрвавшимся криком.

Вот это силища! Где сравняться с ним рыхлому Алиму и темхилякам-арабам, которых он приводил! С ними Алёна еще пыталась как-то драться,пока жуткая Фейруз не лишила ее всякой воли к сопротивлению. А если бы в Амманеоказался Грицко, никакой Фейруз не понадобилось бы. Он же убьет, убьет ееследующим ударом, он же не соображает, что делает, не соразмеряет своих сил!

– Яка ж ты гарнесенька! – промурлыкал Грицко. –Хочь и лысенька, а все ж гарнесенька! Други дивчинки волосья на лобке бреють, аты на лбу! – Он хохотнул.

Пытаясь перевести дыхание, Алёна беспомощно лежала плашмя,глядя, как Грицко расстегнул темно-синие форменные шорты и одним движениембедер спустил их вниз. Она зажмурилась, не желая видеть того, что восставало изчерной гущи волос, и вдруг до нее дошло, что сейчас произойдет. До этого все,даже жадные руки Грицка, даже его удары были словно бы чем-то нереальным, какстрашный сон, от которого надо только проснуться… Теперь Алёна сообразила, чтопроснуться не удастся.

Грицко ринулся к ней, и тогда, сильно поджав ноги, она резкораспрямила их, угодив ему в грудь.

Грицко отлетел к двери, ударился в нее, а потом его так жестремительно отбросило вперед, словно резинового. Такое впечатление, что двери,как и Алёне, было до тошноты противно его прикосновение! Алёна едва успелавскочить с кровати, как Грицко плюхнулся на нее вниз лицом и на какой-то мигзамер, постанывая. Этого мгновения Алёне хватило, чтобы с изумлением взглянутьна дверь-помощницу – и понять, что дверь тут ни при чем. В проеме стоялкакой-то мужчина, и именно его толчок поверг охальника Грицка плашмя.

«Еще один?» – была первая, исполненная ужаса мысль. «Я егогде-то видела», – мелькнула вторая. «Юрий?!» – прилетела третья.

Точно, это был он – какой-то ужасно бледный, еще болеевысокий и худой, чем запомнилось Алёне. Не глядя, сорвал покрывало с ближнейкойки, швырнул его Алёне, даже не удостоив ее взглядом, а потом ринулся впереди сгреб Грицка за плечи, подняв его на воздух. На миг мелькнуло изумленное лицостарпома, влекомого к двери, и тут же он оказался вышвырнут из каюты сильнейшимброском. Загудела переборка, в которую влип Грицко. Алёна еще успела увидеть,как он, вытаращив глаза, сползает на пол, но Юрий тут же захлопнул дверь и повернулручку.

Из коридора послышался стон, захлебывающийся мат, затемГрицко выкрикнул:

– Выкину за борт, разрази меня гром! На хрен выкину! –Далее последовало нечто, к счастью, непереводимое.

Вслед за этим послышались неуверенные шаркающие шаги,которые вскоре стихли.

Грицко ушел – теперь, надо думать, окончательно. Но Алёнавсе еще не могла поверить в это.

– У него ключи, – выдавила Алёна.

Юрий глянул исподлобья, но тотчас отвернулся, и онасообразила, что как поймала покрывало, так и держит его в охапке. Торопливообмоталась на манер сари, и Юрий осмелился посмотреть на нее. По лицу егоскользнула слабая улыбка, в руках что-то зазвенело:

– Нету у него больше никаких ключей.

На его пальце качалась знаменитая связка, имущество «второгопосле Бога».

Алёна обреченно закрыла глаза.

– Ну, все… Теперь мы пропали. Точно: или за борт выкинет,или высадит на берег, или пограничникам сдаст.

Юрий недобро покосился на нее:

– Может, мне пойти перед ним извиниться? А то пошли вместе:я попрошу прощения, а вы молча возьмете его за руку и приведете обратно.Похоже, я вообще появился не вовремя. Наверное, неправильно понял сцену,которая здесь происходила?

Алёна глянула на него исподлобья. Ладонь у нее опятьзачесалась. Может, то, что не досталось Грицку, влепить этому наглецу?

– Ладно, извините, я не то хотел сказать, – буркнулЮрий, отводя глаза. – Просто меня такое зло взяло, когда увидел, что вывместе с ним с конкурса уходите! Подумал…

– Интересно, а почему вы подумали именно это? – холодноспросила Алёна, чувствуя, что ее начинает бить озноб.

Плохо дело. Кажется, начинается истерика. Только этого нехватало! Надо сделать так, чтобы этот Юрий ушел как можно скорее. Если онасейчас сорвется…

– Разве не о чем было больше думать? Или, может, у меня налбу стоит клеймо профессиональной проститутки?

Его лицо будто огнем опалило.

– Еще раз прошу прощения. Просто за время этого дурацкогоконкурса столько народу расползлось парами по каютам… – Он слабоусмехнулся. – Мои соседи тоже удалились со своими дамами. Уж не знаю, какони там будут устраиваться в каюте, по очереди или все вместе? Конечно, у нихсегодня праздник: я наконец-то перестал их доставать своей морской болезнью.Всю эту неделю буквально пластом лежал, сам себе опротивел. Никогда не думал,что окажусь таким слабаком…

Вдруг Юрий умолк и растерянно уставился на Алёну. Оназлорадно усмехнулась. Наконец-то до него дошло, что она сказала: насчетпрофессиональной проститутки. Долгонько же земляк соображает!

– Чего уставились? – спросила грубо, желая сейчастолько одного: остаться одной.

О господи, как он смотрит, как отводит глаза, как онишныряют с лица на голые плечи, на небрежно прикрытое тело, которое он толькочто видел неприкрытым!

Нервно облизнул губы. Нет, это проклятие какое-то. А ведь ейказалось, что он-то раньше смотрел на нее иначе, совсем иначе! Но все та жепохоть в его глазах, все та же извечная, проклятущая мужицкая похоть, откоторой ей, наверное, не избавиться вовеки веков.