И, не раздумывая ни над какими странностями, инстинктивнорванулся в сторону, ушел, упал на пол… Левое предплечье обожгло, но автоматочень быстро замолчал… А там и Капитан ворвался.

Капитан пошел за автоматом. Приближался к немуосторожненько, на всякий случай ожидая поганых сюрпризов – но чертовщина насегодня, похоже, кончилась. Автомат был, как автомат, обычный ППС, совершеннонеодушевленный.

Очень быстро, после беглого осмотра, выяснилось совершенноточно, что Студента спасло его собственное разгильдяйство. Разленившись посредиздешней идиллии, он давненько личное оружие не чистил, и произошел один из техслучаев, от которых предостерегает «Наставление по стрелковому делу»: в грязноми несмазанном патроннике перекосило стреляную гильзу, заклинило, очереднойпатрон из магазина уткнулся в нее, затвор остался в переднем положении, иавтомат захлебнулся. Будь он вычищенным и смазанным, как надлежит, оченьвозможно, Студента и на свете не было бы – хлестани длинная очередь на весьмагазин…

Они стояли над растерзанным медвежьим чучелом, и им быложутко. В жизнь непрошено вломилось нечто новое, нечто такое, чему вовсе неполагалось быть…

– Это старуха, – сказал вдруг Студент. – Ведьмачертова…

– А еще интеллигент, – сказал Капитан, ощущаянеприятный холодок во всем теле и неприятную слабость в коленках. – Вуниверситетах обучался… Ведьм не бывает.

– А это вот все – бывает? – спросил Одессит,пошевеливая носком сапога медвежью башку. – У тебя другие версииесть?

Капитан молчал. Своих версий у него не было, но и версиюСтудента никак нельзя было принять как абсолютно неприемлемую для советскогочеловека, воспитанного в материализме и атеизме…

– Ютта, мать твою! – спохватился он.

Они вломились в спальню все втроем – но, к счастью,обнаружили их общую подругу в полном здравии, хотя изрядно перепуганнуюпальбой. Странное дело, но только после их появления живыми и невредимыми с нейначалась классическая истерика – с рыданиями, причитаниями и потоком слез. Изее бормотания удалось разобрать, что милая тетушка Лизелотта – чуть ли несатана в юбке, что Юттин отец ее ненавидел и боялся всю сознательную жизнь, чтовсех мистических пакостей, которые она натворила тем, кого невзлюбила,сосчитать невозможно, что им, всем четверым, пришел конец, и живыми они изэтого дома уже не выйдут… И тому подобная чушь… или – не чушь?

Капитан на нее наорал, отвесил парочку смачных оплеух – стой самой медицинской целью прерывания истерик – а потом, не мудрствуя, принесбутылку папашиного коньяку и влил в глотку добрый стакан, отчего девчонка вконце концов уснула (стакан был солидный, кайзеровских времен, вмещал граммчетыреста).

– Посидишь с ней до утра, – мрачно распорядился он,взяв за локоть Одессита. – А мы с тобой, интеллигент, сегодня спим в однойкомнате. На всякий случай. И посматривайте все…

Ночью ему снилась всякая ерунда, но этим дело иограничилось. Утром все оказались живехоньки (чертова тетушка, правда, так изсвоей комнатенки и не появилась, но весьма сомнительно, чтобы она за ночькрякнула от переживаний, крепкая была стерва, из тех, что кого хочешьпереживут).

Утром словно бы полегчало. Все происшедшее ночью прекрасноотложилось в памяти, но сейчас, при дневном свете, когда по улице уверенноездили «студебеккеры» и перекликались братья-славяне, когда тяжело шагали побрусчатке патрули и весело светило солнышко, казалось, что все это нестрашныепустяки… Что все как-нибудь обойдется само собой.

И все же, когда Капитан направлялся в центр города, к штабудивизии, на душе у него было неспокойно. Главное было – чтобы Студент никому непоказывал перевязанную руку, а Павлюк никому не стукнул. Такое вот ранение,хоть и легкое, способно было принести Студенту массу нешуточных хлопот, еслиэто дело выплывет на свет божий. Если происшедшее какая-нибудь сволочь подведетпод классический «самострел» – пиши пропало. А теоретическая вероятность этогосуществовала… Как и те, кто подходил под определение «сволочь»…

В штабе Капитан первым делом отыскал шофера-башкира ипопытался дружески расспросить, где именно он подсадил эту старую стерву, каквообще с ней общался, не зная по-немецки ни словечка, как дотумкался, кудаименно ее везти.

Однако не получилось ничего путного. Башкир, честно глядя вглаза, нагло врал, что товарищ капитан возводит на него форменную напраслину:никакой такой немецкой старухи он в жизни не подвозил, в глаза не видел.

– И возле нашего особнячка не тормозил? – саркастическиухмылялся Капитан.

Башкир уверял, что не тормозил, вообще в тот день непроезжал мимо.

– И меня во дворе не видел?

Естественно, пожимал плечами башкир. Мол, как я мог вас водворе видеть, товарищ капитан, если вообще там не был?

Капитан помаленьку закипал, налегал и настаивал, ужеоткрытым текстом напоминая, сколько серьезных неприятностей может при желаниипричинить сотрудник армейского СМЕРШа такому вот прохвосту, водиле всержантском звании. Башкир пучил глаза, откровенно потел от страха, но упорностоял на своем – не знает, не видел, не подвозил…

И помаленьку напор Капитана стал слабеть. Он в жизнипрокрутил немало допросов, умел, смел думать, отличать правду от лжи. И чемдальше, тем больше у него складывалось абсурдное впечатление, что водительговорит правду. Что он и в самом деле искренне верит, будто никакой такойнемецкой грымзы в жизни не подвозил… Представления не имеет, будтоостанавливался тогда у особнячка…

Могло оказаться, что именно так все и обстоит. В конце-токонцов, кто бы из них раньше поверил, сам того не испытав, что автомат Судаеваспособен сам собой стрелять по хозяину, старое чучело может косолапить покомнате и душить, а неодушевленный балдахин – пытаться прикончить лежащего напостели?

Кое-как скомкав беседу и грозно посоветовав «помалкивать»,Капитан направился домой. Он совершенно не представлял, что же теперь делать.Нужно было что-то делать, это факт. Вот только что? Отволочь старую ведьму кдивизионным особистам… и далее? Рассказать, что она оживила чучело с балдахиноми заставила автомат палить сам по себе?

И думать нечего. Не поверит ни одна живая душа, как он самни за что не поверил бы на их месте. Можно было, конечно, сотворить то, до чегоон в жизни не опускался – сшить дело. Заявиться в особый отдел и с честнымиглазами доложить, что невесть откуда нагрянувшая немецкая грымза день напролетвела среди советских офицеров откровенную нацистскую пропаганду. Маршировала подому, вопя «Хайль Гитлер!», кричала, будто всю сознательную жизнь состояла внацистской партии, а последние двадцать лет только тем и занималась, чтовыдавала гестапо коммунистов, евреев и подпольщиков, а в заключение выражалатвердую уверенность, что фюрер непременно разобьет Советы, и тогда ее непрошеныхквартирантов повесят на первом суку…

Вот в этом случае, ни малейших сомнений, перезрелую старуюдеву подмели бы с три минуты. И выпустили бы очень не скоро – если вообщевыпустили бы. Фильтрация работала вовсю, и нашлись бы в дивизии люди, крайнеобрадовавшиеся столь удобному случаю поправить отчетность…