Потом был сделан следующий шаг. Исследователи подключили испытуемых еще одной группы к аппарату электроэнцефалографии (ЭЭГ), который с помощью электродов, зафиксированных на волосистой части головы пациента, записывает паттерны электрической активности мозга. По сути, электроэнцефалограмма позволяет исследователю видеть, какие части мозга реагируют на конкретный стимул. Как только испытуемые подготовились к проведению исследования, им предъявили образцы пота испуганного человека и человека, вспотевшего от физической нагрузки, одновременно показывая определенный набор изображений человеческих лиц с тщательно подобранным спектром выражений, от нейтрального до сердитого.

Результаты оказались поразительными. Когда испытуемые вдыхали запах пота от физической нагрузки, их мозг сильно реагировал только на сердитые лица, опознавая их (но не нейтральные выражения лица) как потенциальную угрозу. Когда же они вдыхали запах пота испуганного человека, то сильно реагировали на все выражения лиц, и на нейтральные, и на возможно сердитые, и на явно сердитые. Как отметили исследователи, можно предположить, что пот, вызванный страхом, заставляет мозг испытуемых усиливать бдительность, уделять большее внимание окружающей действительности.

Это открытие подтвердило и в большей степени систематизировало результаты предыдущих исследований, показавших, что вызванный страхом пот может усиливать у испытуемых то, что известно как «защитное вздрагивание», – по существу, нашу нервозность. Мы действительно способны учуять страх друг друга. И эта система химической тревоги подготавливает мозг к приближающейся опасности.

Во время нашего разговора я спросила Мухика-Пароди, почему для сбора пота, вызванного страхом, она выбрала именно прыжки с парашютом.

«Прыжки с парашютом – это способ создать реальную опасность таким образом, чтобы это было правильно и с этической, и с научной точки зрения, – объяснила она. – Большинство ситуаций опасности, например землетрясение или сражение, невозможно контролировать. Прежде всего даже в рамках одного контекста разные люди окажутся в разных ситуациях. Скажем, в сражении есть люди, которые едва не подорвались на мине, тогда как другие даже ни разу не оказались рядом с ней. Поэтому попытка поместить людей в такие естественные условия и наблюдать их реакцию с научной точки зрения не очень хорошая идея.

В прыжках с парашютом хорошо то, что это опыт, совершенно отличный от всего, что человек испытывал раньше. С точки зрения эволюции ни одно животное не получает удовольствия от ощущения, что его сбросили с высоты, и, кроме того, этот процесс можно очень хорошо контролировать».

Этой группе исследователей удалось, кроме того, стандартизировать такие факторы, как высота, с которой прыгали испытуемые, и количество времени, проведенного в свободном падении и при спуске с раскрытым парашютом. Они смогли снабдить участников эксперимента биометрическими датчиками, так что все их физиологические показатели в прыжке (частота сердечных сокращений и так далее) записывались в режиме реального времени.

Я спросила Мухика-Пароди, прыгала ли она сама когда-нибудь с парашютом. Я почти готова была услышать (с учетом роли, которую этот вид спорта играл в ее работе), что она энтузиаст этого дела, даже пропагандист, как Келси.

«Да, – ответила она, – я прыгнула». Она придерживалась принципа «не заставлять своих испытуемых делать то, что сначала не сделаешь сама». Но она уж никак не была энтузиастом.

«Просто я не любитель высоты, – объяснила Мухика-Пароди. – И это еще мягко сказано. У меня очень-очень сильная фобия. Из принципа я заставила себя прыгнуть, но чувствовала себя отвратительно… А потом мне снились сны, ну, знаете, кошмары. Не могу сказать, что для меня это было травмой, я не то чтобы постоянно об этом думаю, но и не скажу, что мне это понравилось».

Казалось, что подъем на три тысячи метров занял несколько часов, и, по мере того как мы поднимались, странное внешнее спокойствие, которое я ощущала при взлете, улетучивалось. Было похоже, что я выхожу из состояния шока, утрачиваю защитное оцепенение и впервые начинаю в полном объеме чувствовать боль травмы, – только вместо боли я ощущала ужас, который поднимался в моем теле, пока не достиг легких, горла и мозга и не стал угрожать задушить меня.

Позади меня Барри почувствовал мое растущее напряжение, – неудивительно, ведь мы были прижаты друг к другу, как саночники на салазках. Он периодически сжимал мое плечо и показывал на что-то внизу. Когда мы достигли нужной высоты, «сессна» облетела большое облако, задев его край.

«Похоже, тебе повезет, и ты прыгнешь из облака», – сказал Барри.

Мне совсем не хотелось прыгать из облака.

Пилот объявил, что мы почти в нужной позиции для прыжка Нила и Мэтью. Они перебрались к открытому проему, где должна была быть дверь, и неуклюже приняли нужную позу на краю.

От зрелища того, как они перебирались к открытому пространству, меня замутило, и я отвернулась. Я не могла смотреть на то, как они исчезают в небе, и вместо этого уставилась на клепаную металлическую стенку самолета. Пилот слегка накренил самолет вправо, Нил и Мэтью выскользнули из двери, и самолет, освободившись от их общего веса в 120 с лишним килограммов, внезапно резко накренился влево. Желудок у меня сжался и дернулся, и я с трудом сглотнула.

Теперь была наша очередь. Барри велел мне перекатиться и быстро занять позицию, пока пилот не накренил самолет для следующего прыжка. Дыхание у меня участилось, я с трудом себя контролировала. Страшно хотелось закричать: «Нет, нет, я передумала, я не хочу этого делать!» Я стиснула зубы. Я знала, что, если скажу хотя бы слово, меня отвезут обратно на землю, не вернут мне деньги и позволят убраться восвояси. День будет потерян.

В конце концов я заняла нужную позицию, скрючившись перед дверным проемом. Барри – позади меня. Я старалась расфокусировать зрение, чтобы не видеть этот проем, бесконечное пространство совсем рядом, и землю внизу. Пытаясь перекричать шум мотора и ветра, Барри дал последние указания пилоту, чтобы он правильно нас сориентировал. «Дай пять налево!.. Пять направо!» Секунды тянулись, а я пыталась справиться с желанием прекратить все это. У меня было ощущение, что я пытаюсь удержать какой-то тяжелый груз, но силы меня покидают.

Наконец Барри поставил правую ногу на внешнюю металлическую ступеньку, приделанную к фюзеляжу прямо под дверным проемом, и прокричал, чтобы я сделала то же самое. Я справилась с третьей попытки – сначала ветер сдул мою ногу назад, потом вперед, но наконец я поставила ее рядом с ногой Барри. Теперь мне нужно было подвинуться так, чтобы левое колено выступало за край проема, и закрепить обе руки на снаряжении, ухватившись за петли на уровне плеч. Я порадовалась, что можно за что-то уцепиться. С тех пор как Барри пообещал при необходимости сломать мне пальцы, мне то и дело виделось, как я в панике вытягиваю руки на выходе из самолета и мертвой хваткой, подкрепляемой страхом, цепляюсь за край проема или распорку, «сессна» теряет равновесие, и наша жизнь в опасности.

Мы уже наполовину выбрались из самолета, зависнув почти в прыжке. Теперь пути назад не было. Я закрыла глаза и пыталась дышать не слишком часто, стараясь не думать о том, что сейчас произойдет. Все, что я могла сделать, это не напрягаться и довериться Барри, чтобы он совершил шаг в пустоту. Активно участвовать в нашем прыжке было за пределами моих возможностей. Я почувствовала, как Барри раскачивается вперед и назад, чтобы набрать скорость, услышала, как он что-то прокричал, но была глубоко погружена в себя. А потом мы вывалились из самолета и оказались в открытом пространстве.