Может быть, он уже и готовит себе уединенную старость. Оставить большую политику, ведь всё равно в нем больше никто не нуждается, его даже не избирают депутатом в Генеральные штаты, а бесконечные прения в избирательном округе Блан-Манто он все-таки не может признать делом, которое соответствует его силам. Написать две-три комедии. Издать собрание сочинений Руссо, именно теперь его «Общественный договор» как нельзя более необходим прозревающим гражданам Франции. Провести остаток своих дней в тишине.

Только это ему не дано. У него новый судебный процесс. На этот раз против Бергаса. Он выигрывает его второго апреля 1789 года. Суд признает Бергаса клеветником. Судебные издержки оплатить придется тоже ему.

Но и эта победа оборачивается для него поражением. Бергас ведет процесс очень ловко. Он выставляет себя перед публикой неподкупным, борцом против привилегий, несправедливости и даже неравенства. С помощью намеков и недомолвок он не только связывает Пьера Огюстена с королевским режимом, он превращает его в символ этого несостоятельного режима, этого прогнившего общества, где справедливости нет и не может быть. Бергас настраивает против него толпу, и толпа, действительно голодная, действительно обездоленная, уже ненавидит его.

Как тут не отвернуться от этого переменчивого, неблагодарного мира? Как не возмечтать о покое уединения? И Пьер Огюстен наконец перебирается во дворец. Тотчас на воротах ограды кем-то пишутся оскорбления и угрозы, кто-то повреждает кариатиды работы Жермена Пилона, которые украшают въезд в особняк.

Бергасу и этого мало. В жажде мести утратив совесть и честь, которых у него, может быть, никогда не бывало, он нанимает убийц. Однажды поздним вечером у этого входа на Пьера Огюстена нападает четверо вооруженных ножами бандитов. Конечно, он стар и не в шутку прощается с губительным дурманом любви. Но и в пятьдесят семь лет он по-прежнему дерзок, отважен, ловок, силен. Он не носит оружия. В его руке только трость, и он защищается тростью. Защищается? Нет, он нападает! Мастерство, приобретенное в юности, не увядает. Молодые бандиты в ужасе убегают от этого старика.

Бергас все-таки не оставляет его. Он точно клещ впивается в его кожу. Он только повода ждет, чтобы ещё и ещё раз его укусить, отравить, раздавить. Повод находится. Производство стоит. Голод в стране. В Париже целая армия безработных. По улицам бродят оборванные, голодные люди. Они требуют хлеба. У них палки в руках, очень похожие на дубины. Они готовы наброситься на любого, на кого им укажут или в ком они сами увидят врага.

Кто-то нашептывает толпе, что у Ревельона хранится зерно. Дело это странное, темное. Он производит обои. Приблизительно три с половиной сотни рабочих трудятся на – него. Он противник цеховой регламентации и выступает против цеховых мастеров за свободу производства и свободу торговли. Когда в Париже открываются избирательные собрания для выборов в Генеральные штаты, он и там продолжает борьбу. Выборы уже кончились, а заседания избирательных комиссий всё продолжаются. У парижан так накипело за последние годы, что они не могут остановиться. И двадцать третьего апреля Ревельон, нападая на стеснительность регламентации, говорит между прочим, что если сохранятся эти препоны, ему придется урезать заработную плату работникам.

В рабочем предместье Сент-Антуан и без того царит напряжение. Теперь оно переходит в волнения. Но тут король ни с того ни с сего переносит открытие Генеральных штатов на третье мая. И предместье взрывается. Около трех тысяч голодных и нищих с искаженными бледными лицами вываливаются на улицы с криками:

– Смерть богачам! Смерть аристократам! Смерть спекулянтам! Долой попов!

Каким-то образом в толпе оказывается карета герцога Орлеанского. Герцог приветствует толпу, видимо, не понимая, по своей глупости, что он приветствует, что поощряет. Толпа отвечает:

– Да здравствует наш отец! Да здравствует единственный друг народа!

Двадцать седьмого апреля толпа оказывается у дома Анрио, который производит селитру. В его доме ищут зерно. Но не находят. В ярости всё крушат. Однако, заметьте, не грабят. Вовсе нет. Просто-напросто на улицу выбрасывают мебель, картины, одежды, сваливают кареты и устраивают громадный костер. Двадцать восьмого апреля тот же разгром постигает дом Ревельона. Правда, он успевает вызвать солдат. В солдат летит черепица и камни. Солдаты открывают ответный огонь. На площадь у Новой оперы приходится выкатить пушки. Появляются убитые, раненые. В общей сложности их считают до двухсот человек.

И вот кто-то на другой день указывает толпе на дворец. Громадный дворец. Нескончаемые подвалы. Эти подвалы забиты зерном. Богач! Спекулянт! Слуга короля! И толпа, несколько охлажденная вчерашними пулями, подступает к дворцу. Толпа требует хлеба. Если она его не получит, она разрушит дворец.

Пьер Огюстен и на этот раз не теряет присутствия духа. Он выходит к толпе. Один. Без оружия. Толпа от неожиданности стихает, и он говорит. Он приветствует граждан и предлагает их представителям спокойно и тщательно обыскать весь дворец и взять хлеб, если они его обнаружат. Ему верят. Все-таки это не Ревельон. Это их председатель, известный в округе человек, как и они, не довольный политикой короля. Представители окружают его. Он водит их по всем кладовым и подвалам. Разумеется, они не находят никакого зерна. Толпа успокаивается. Этим дерзким поступком он восстанавливает свое честное имя. Впрочем, восстанавливает только на время.

Пока что парижанам не до него. Парижане, богатые в каретах, бедные на своих на двоих, бесконечным потоком движутся по дороге в Версаль. В Версале их ждет необычайное зрелище. Шутка сказать: третьего мая представители народа предстанут перед его величеством королем. Такого события не припомнит никто.

Версаль – небольшой городок. Он рассчитан только на короля, его двор и гостей. Поток зевак вливается в него в течение нескольких дней и ночей и не может найти себе места. Богатые за бешеные деньги снимают деревенские избы. Даже за соломенный тюфяк под навесом приходится отдать несколько золотых луидоров. Беднякам достается голая земля и открытое небо. Но уже ничто не может остановить парижан. С утра третьего мая они толпятся на улицах, сидят на крышах, на печных трубах, висят на деревьях, и будут толпиться, сидеть и висеть в течение нескольких дней.

Правда, церемония третьего мая не очень эффекта. Депутаты выстраиваются растянутой длинной колонной и представляются королю. Депутаты вступают в приемную залу, где на троне восседает король, приближаются, прикладываются к королевской руке и уходят. Первыми идут дворяне и духовенство. Обер-церемониймейстер распахивает перед ними обе створки дверей. Представителей третьего сословия пропускают за ними. Им сразу указывают их второстепенное, подчиненное место: только одна створка дверей растворяется перед ними. А зря. Не следует так поступать королю, не следует так откровенно унижать представителей нации. Нехорошо. Впрочем, король поступить ещё и не так.

Четвертого мая в Версале праздничный день. Депутаты и двор направляются сначала в церковь Святого Людовика, потом в церковь Божьей Матери, чтобы всем вместе испросить у Господа мудрости и терпения в предстоящих делах, без преувеличения решающих судьбы отечества.