Она встретила его более чем холодно:

— Опять вы?..

Отец Феодосий поклонился.

— Свидетельствую вам, Евфросинья Васильевна, свое почтение. Мне кажется, нынче я не дал повода для вашего недовольства. Сейчас я здесь не по своей воле. Народ призвал.

— Не надо громких слов. Полторы старухи, бьющие поклоны, это еще далеко не народ.

— Ошибаетесь, Евфросинья Васильевна, — запротестовал отец Феодосий. — Прихожан очень много. Гораздо больше, чем до войны. Зайдите как-нибудь, сами убедитесь.

Фрося не имела никакого желания продолжать когда-то начатый разговор. Но ее задела самоуверенность отца Феодосия.

— Нет, — возразила она решительно. — Вы не служите народу, а растлеваете его.

— Обвинение серьезное. — Отец Феодосий прошелся по комнате, остановился возле Фроси. — Но... запоздалое.

Фрося насмешливо скривила губы.

— Да-да, — поспешил уверить ее отец Феодосий. — Церковь давно отошла от старого. Она уже не является политической силой. Единственное наше предназначение — очищать людей от скверны, утешать страждущих.

— Что ж у вас нового? Все та же глупая и злая сказка.

— Я бы не сказал этого, — возразил отец Феодосий.

— Полноте, — махнула рукой Фрося. — Не смешите. Лишь дремучее невежество может поверить во все эти враки о какой-то загробной жизни.

— В данном случае мы, Евфросинья Васильевна, более гуманны, — поспешно отозвался отец Феодосий. — Человек не хочет мириться с тем, что он смертен. Вы ему говорите: умрешь и превратишься в ничто. Он знает, что это действительно так. И все же не может согласиться. Внутреннее «я» бунтует, восстает против этого. Где-то в глубине человеческого естества теплится надежда, мол, нет, не все кончится со смертью. И мы поддерживаем эту надежду. Мы говорим: после смерти человек не исчезает бесследно, душа его попадает в иной мир, и если ты живешь праведно, перед тобой отворятся врата рая и наступит вечный праздник. Если же грешишь, преступаешь божеские заповеди, — не миновать ада... Человек знает, что это сказка, но тем не менее тянется к ней. Ему просто необходима эта прекрасная выдумка. Она помогает ему в жизни преодолевать лишения, невзгоды, утраты. Она подготавливает его достойно встретить свой смертный час. Тем более сейчас, в войну, когда смерть подстерегает на каждом шагу. Потому и идут к нам люди.

— Не вижу доблести там, где видите ее вы, — твердо сказала Фрося. — Весь этот самообман не достоин человека сильного, гордого.

— Может быть, вы и правы, Евфросинья Васильевна. — В голосе отца Феодосия зазвучали уже знакомые Фросе вкрадчивые интонации. Он, конечно, почувствовал, что снова нашла коса на камень и ему тут делать нечего. Но все же не торопился ретироваться. — А как быть со слабыми? — вкрадчиво спросил.

— Во всяком случае не усугублять их несчастья, — резко сказала Фрося. — Уже одно то, что оккупанты разрешили открыть церковь, говорит не в вашу пользу.

— Смею не согласиться с вами, — возразил отец Феодосий. — Вы, Евфросинья Васильевна, напрасно недооцениваете возможности церкви. Да, у нас с вами разные понятия, несхожие методы. Но повторяю: мы тоже кое-что делаем для победы.

Трудно переживала Фрося и свою беду, и то, что стряслось с Еленой. Время двигалось утомительно медленно, как всегда бывает в несчастье. Приходили новые беды. Им надо было противостоять. И, как ни странно, Фрося с каждым днем хорошела. Казалось бы, с чего, если и еды не всегда хватает. Тем не менее она расцветала.

«Ой доченька, не ко времени распускаешься яблоневым цветом», — бывало, скажет Антонида и вздохнет. Материнская гордость и тревога в ее любящем взгляде. А разве Фрося виновата в том, что, поборов смерть, так быстро налилась жизненными соками, похорошела? Она и сама не рада, У самой возникает беспокойство, как бы не позарились враги.

Но и затворницей Фрося не желает быть. Ей надо действовать. Не один же Алексей Матющенко оставался. Наверное, есть и другие, которых он не выдал. Только как же их отыскать? Если это ей не удастся, все равно не будет же она сидеть сложа руки. И Фрося решила сходить к Дмитрию Саввичу. Очевидно, потому что более близкого человека с начала оккупации у нее не было. Может быть, он подскажет ей, как быть дальше.

Фрося быстро собралась и вышла из дома. На ней старое осеннее пальтишко. Зимнее, с меховым воротником, справленное перед войной, за мешок картофеля отдали. Ноги — в самодельных стеганых «бурках» с галошами. Фетровые боты тоже отдали за продукты. Голова ветхим платком покрыта. А из-под сиротского платка разрумяненное морозом, ну будто писанное, личико выглядывает.

Ей повстречался Семен Акольцев, поздоровался. Фрося сдержанно ответила. Она всегда недолюбливала Семена. Еще с тех пор, как он к ней сватался. А теперь, когда ее Андрей где-то дерется с врагами, жизнью рискует, а этот увалень остался в стороне, и вовсе не может его видеть. Но Семен пошел рядом.

— Как живешь? — спросил. — Слышал, беда у тебя.

— Ну и радуйся, — сердито ответила Фрося.

Семен обиженно помолчал.

— Зачем ты так... — помедлив, заговорил он. — Я от всей души. Жалея...

— А я не нуждаюсь в твоей жалости, — отрезала Фрося. — Нашелся мне... печальник. Себя пожалей. Впрочем, о себе ты позаботился. Среди баб и стариков местечко пригрел, когда другие под пулями гинут.

Ей хотелось унизить его, оскорбить. За Андрея, по которому сердце изныло. За всех, кто вступил в смертельную схватку с врагом. И она, кажется, достигла своей цели.

— Ну, знаешь!.. — вспыхнул Семен. Он, видимо, хотел еще что-то сказать, но лишь махнул рукой и пошел прочь от нее.

А Фрося торжествовала — хоть высказала все, что о нем думает. Пусть не смеет заговаривать к ней.

Довольная собой, Фрося продолжала путь. Мороз забирался под пальтишко и словно подстегивал ее. Уже почти возле больницы она увидела Маркела Сбежнева. «А этот и вовсе немцам продался», — неприязненно подумала о нем. Она не хотела попадать на глаза старосте и потому замедлила шаги. Еще дальше по улице спешил мальчишка. Фрося узнала в нем Леньку Глазунова — Афониного сынишку. Он разгонялся и скользил по накатанным ледяным дорожкам. Потом подбежал к телеграфному столбу, приколол какую-то бумажку, оглянулся, увидел старосту и пустился со всех ног.

Фрося невольно затаилась за изгородью палисадника. Она видела, как Маркел задержался у столба, кинул по