Кондрат в числе других попал на работы по восстановлению водоснабжения. Немцам во что бы то ни стало надо обеспечить заправку паровозов водой. Точного плана расположения подземной водопроводной сети нет. Вот и роют, нащупывают. А грунт — камень. Так его морозом прихватило. Только Кондрата нисколько это не печалит. Торопится не спеша. Лишь бы день до вечера. Не станет же он давать темп. Этого еще не хватало. Ну, а когда надсмотрщик появляется — тут уж пошевеливайся. Потому Кондрат и вертит головой, чтобы не попасть впросак. Похукав на руки, он подморгнул Афоне:

— То-то, зёмлячок. Накрылся ихний блицкриг отой самой штуковиной.

Афанасий опасливо огляделся, сердито проворчал:

— Молоть — мели, да знай меру, балаболка. С тобой как раз в беду вскочишь...

Совсем не так представлял Афанасий Глазунов свою жизнь при новой власти. Слышал же, что ихние, западные, порядки в сравнении с большевистскими — рай земной. Мол, настоящая у них демократия: делай, что хочешь, хоть на голове ходи, говори что взбредет — никто ничего не скажет. Думал, сам себе хозяином будет. Ладился снова землицей заняться. Мечтал охватить те родючие низы, что в свое время Авдей Пыжов у огородников-болгар оттяпал, да потерял при комнезамщине. А оно, вишь, каким боком та земля обернулась. Траншеи бить приходится. И не моги против ничего сказать. И попытайся только на работу не выйти!.. Нет уж, он, Афанасий Глазунов, не будет лезть на рожон. Ну их к лешему, новых хозяев. Чуть выкажешь недовольство — горя не оберешься. Вон Алексей Матюшенко вздумал перечить, подпольщиком заделался. Все гнездо извели, даже дитя не пощадили.

Большой, сильный, Афоня добросовестно орудует киркой. Взмах — удар. Взмах — дар.

А ведь неплохо они с Нюшкой жили. Особенно последнее время. В достатках. Сладко ели, мягко спали. Никто не неволил. А чтоб страшиться за свою жизнь, за жизнь детей — такая мысль даже не появлялась. Вот и надо было держаться за Советскую власть. Теперь он, конечно, жалеет, что отмахнулся от Нюшки, не послушал Ивана, не вывез семью. Да что уж тужить. Снявши голову, по волосам не плачут.

Взмах — удар в мерзлое тело земли. Взмах — удар...

Вот и с Нинкой беда. Видать, перекормил. Уж больно рано раздобрела, в охоту вошла. А оно ж наметанному глазу сразу видно, кому что надобно. Привязался немчик из цивильных. Бегала Нина к нему, а потом и вовсе привела в дом. Спит с ним, бесстыжая. Тот Вилли, как бельевая вша, — белобрысенький, тощий. Ничего не стоит ногтем придушить. И мокрохвостой сучонке надо было бы всыпать! Да вот поди сунься... И чем все это кончится?

Взмах — удар. Взмах — удар...

Откуда-то издалека доносится голос Кондрата:

— Эк, как тебя понесло. Перепочинь, кажу, скаженый.

Долбит Афоня мерзлую землю, распарился, жаром пышет, а на душе — наледь. Каково людям в глаза смотреть? Вот и Кондрат немецким тестем прозвал. «Може, ты, — кажет, — через этого немчика в родстве с самим хвюрером состоишь?..» Да что люди? Свой сын, меньшой, чертом зыркает. Ленька. Отцурался от сестры. Не выказывает почтения ее сожителю. Далеко ли до беды. Пытался он, Афанасий, урезонить сына, мол, надо терпеть, если не хочет на веревке болтаться, как Матющенки. А оно в ответ: «Лучше погибнуть стоя, чем жить на коленях». Где-то же набрался вот такого! Не знает, глупый, что это лишь слова. Как ни жить, лишь бы жить — вот она, правда. И он, Афанасий, хочет втолковать это своему неразумному сыну, чтобы оградить его от несчастья, сохранить в кутерьме. А когда увидел насмешливый взгляд сына, не желающего следовать его советам, пригрозил вышибить дурь из головы.

Взмах — удар. Взмах — удар...

Вышибал уже у одного. Теперь этот, того и гляди, сбежит. Вон как окрысился, щенок:

«От тебя, батя, иного и ожидать нечего».

Это ему, отцу, такое! А пришлось стерпеть. Тяжко терять последнего сына, своей рукой оттолкнув от себя.

Взмах — удар. Взмах — удар...

Как машина, работает Афоня. Силы в нем — на троих раскинешь, и еще останется. А с детьми не может совладать. Правда, последнее время Ленька вроде облагоразумился. И к Нинке заговаривает, и постояльца не дичится... Та в новую халепу вскочил. Пригрел рассорившегося с отцом Зоську Сбежнева. И что оно за дети пошли?! Чуть не по-ихнему — бегут от отчего порога свет за очи, власти родителя не признают. Кажись, куда уж лучше! Отец начальником заделался — староста. Это, почитай, бог в Крутом Яру. Жрать, пить — сколько душе угодно. А оно нос воротит... На себе испытал Афанасий, каково родительскому сердцу. Чернее ночи Маркел стал. Был у него Афанасий. Тайком от Леньки и Зосима приходил поговорить насчет продуктов. Не будет же он лишний рот кормить в такое-то время!.. Так и сказал. А чего стесняться. Пусть, мол, Маркел Игнатьевич не беспокоится. Присмотрю, мол, за сынком. Но ежели не удержали дома — давайте провиант... Маркел глаза отвел, к жинке своей отослал. Бабы, известно, жалостливые...

А мороз, знай, жмет, припекает. Заиндевели у мужиков шапки, бороды, усы, брови. Раскраснелись лица.

— Ну, стервец, лютует, — покрякивал Кондрат. — Слезу выжимает. — И вдруг затеребил напарника: — Гляди-гляди, Афоня, что оно за стихия такая? Никак сатана у натуральном виде.

Афоня выпрямился и с перепугу присел. Что-то непонятное двигалось на них. Вроде человек, а голова... Ушей нет, лица нет, вместо глаз две дырки, а из третьей, что пониже, дым прет. За этим чудовищем торопливо, вприпрыжку, следовала свита: военные, цивильные. Вся орава промчалась вдоль траншеи к подалась в сторону резервуара.

— То ж комендант, — наконец обрел дар речи Афоня.

— Теперь и я вижу, — согласился Кондрат. — Да поки разглядел — мало не помер. Ей-ей, как на духу кажу.

— Ото и я оробел, — сознался Афоня. — Как глянул, из дырки той огонь высвечивает, дым валит — и обмер. А то, выходит, цигарка. — И, помолчав, добавил: — Что ж то за хреновина такая на ём?

— Намордник, — сказал Кондрат. — У фрицев шкура к морозу не приспособлена.

Афоня качнул головой, проговорил;

— Тут еще терпимо. Замерз — в любую хату можно вскочить погреться. А как оно в степу, на фронте?

— Небось маму родную вспоминают, — не без злорадства вставил Кондрат. — В степу тая стихия поядреней шибает.

— Нашим, хоть и свыкшие, тоже несладко,