— Входи, — отозвался Петро.

А Кондрат снова таинственно манит.

Вышел Петро, по-начальницки недовольный, сунул Кондрату два пальца.

— Ды я ж не лопух, Петро, — словно оправдываясь, заговорил Кондрат. — Разумею. Не стану же при всех...

— Что тебе?

— Вишь, какая стихия приключилась, — начал Кондрат. — Нам бы с Ульяной до травки дотянуть, а в хате и мышам нечега трощить.

— Что ж это Ульяна у тебя так хозяйствует? — упрекнул Петро. — Умная жена не допустит до такого. Так чего ты хочешь?

— Во, опять за рыбу гроши, — притворился Кондрат бесшабашным балагуром, которого вообще-то не очень заботит итог этого разговора. А между тем он переживал сложное чувство. Ему и стыдно было просить, и голод заставлял унижаться, и хотелось как-то сохранить достоинство. — Так ото бег я мимо, — продолжал Кондрат, — дай, думаю, заскочу к Петру. Авось, думаю, на затирку разживусь. — И опять захлопал ресничками. — Ссудил бы, а? Мучички... Скоки можешь.

— Да что она, моя? — ответил Петро. — Я только приставлен к ней.

 — По старой дружбе, а? — не терял надежду Кондрат. — За мной не пропадет. Али первый год знаешь? Кондрат завсегда на отдачу легкий.

— Ну что мне с тобой делать? — Петро почесал затылок. — Тара есть?

Конечно, мешок у Кондрата был припасен. Быстренько выдернул его из-под ватника.

— Муку не могу дать, — обронил Петро. — Сечки наберу. Будешь кашу варить.

— За мной не пропадет, — взволнованно твердил Кондрат.

— Ладно, ладно, — выпроваживая его, как нищего, говорил Петро. — Под такую ты попал руку. Не повернулся язык сказать: «Бог подаст». Пользуйся. Знай мою доброту. — Когда проходили мимо маслобойки, в каком-то порыве великодушия приправил Кондрату круг макухи. — Бери. Не жалко. За то, что ты веселый человек, Кондрат.

А Кондрат еле сдерживал слезы — горькие, жгучие слезы стыда, обиды, бессилия. Каково ему, рабочему человеку, всю жизнь зарабатывающему кусок хлеба своим трудом, нести эту постылую ношу подаяния, милостыню, кинутую из прихоти. Как она давит его старые плечи! Как пригибает к земле! Сбросить бы ее с себя, расправить грудь...

Так и шел, не видя дороги, сгибаясь под тяжестью груза и своих далеко не веселых мыслей. Его остановил окрик:

— Стой, дед! Что тащишь?

От неожиданности Кондрат вздрогнул, с трудом приподнял голову, глянул из-под сдвинувшейся на лоб шапки. Перед ним стоял Гришка Пыжов. Автомат висел почти у живота. Положив на него обе руки, Гришка ядовито щурил желтоватые глаза.

— Ну-ка, показывай, — коротко приказал.

Кондрат хотел обойти его, но Гришка дернул за мешок, и он упал в снег, потащив за собой Кондрата. Подхватившись, Кондрат кинулся к Гришке, склонившемуся над мешком.

— Не замай, идолов сын! Не для тебя припасено!

— Где спер? — выпрямившись, спросил Гришка.

— И-их, «спер», — в сердцах воскликнул Кондрат. — И поворачивается язык такое казать старому человеку. Петро дал ла мельнице.

— Петро? — усомнился Гришка. — Не может того быть. Брешешь ты, дед.

— Брешут собаки, — взвинтился Кондрат. — Да еще...

— Ну хватит, — перебил его Гришка. — Забирай свои ланцы, пойдем в участок.

— Ты что, Гринь, взаправду? — опешил Кондрат. Еще недавно готовый бросить оскорбившую, унизившую его подачку, теперь он испугался, что может лишиться добытого, заюлил: — Не стану же я начальству пуговки крутить. Как на духу кажу — Петро дал. Провалиться мне на этом самом месте.

Но Гришка был неумолим:

— Топай, топай, дед. Там разберемся.

Кондрат наливался лютью. Мало того, что нелегко досталось ему зерно, а тут еще и это, вдвойне обидевшее его обвинение.

— В участок? — перепросил он. — Меня в участок?! — вдруг закричал фальцетом. — Вот токи спробуй, щенок! Токи тронь! Ах ты падло! Ему, паразиту, лень у Петра дознаться! В участок волокет. А вот такой штуковины не хотел?!

Последовавший затем достаточно выразительный жест озлобил Гришку. Он угрожающе повел стволом автомата.

— Все сказал? — спросил с издевкой.

— Все, — ответил Кондрат, демонстративно усаживаясь на мешок.

— Лады. Поговорили ПО душам, — ОХОТНО согласился Гришка, будто и в самом деле разговор с Кондратом доставил ему удовольствие... —

А теперь... — в голосе его уже не было игривости, — теперь, каверзный дед, я тебя и впрямь сдам куда следует.

— Молодец. Умная голова, да дураку досталась, — сказал Кондрат. — Во-от такую кучу, — простер он руку над дорогой, — навалишь Петру. По-родственному. Он тебе спасибо скажет.

— Это как же?

— А вот так. Спытают меня: «Где взял?» Одказую, поскольку там не утаишься: «Петро Ремез с мельницы вынес». Разумеешь, дурья твоя башка, как дело оборачивается? Возьмут его, раба божьего, за это самое место: «Кто дозволил? Какое имел право имущество рейха Кондрату Юдину скармливать?»

Гришка призадумался. А Кондрат вел свое:

— Гляди, домой нагрянут: не прихватил ли и себе чего? А куды участковый смотрел?

Гришка забеспокоился:

— Так то верно, что Петро дал?.. Ну, дед, берегись, — пригрозил Гришка. — Проверю. Тогда уж я на тебе высплюсь.

Кондрат смотрел ему вслед, качал головой, говорил:

— Ох и лют Авдеев вышкребок. Семя злокачественное.

Последние годы Антонида не знала нужды. Каждый месяц Фрося и Андрей давали ей на жизнь. Огород обрабатывала. Особых заготовок не делала: зима, лето ли — всегда все можна купить. Были бы деньги.

А нынче кинулась набрать хоть бы крайне необходимого про запас и не смогла — война забрала. Все же удалось кое-что подкупить. Кое-чем запаслась с огорода. Вот так и встретила зиму.

Оно, может быть, и на дольше хватило бы припасов, да с Фросей беда приключилась. Ничего не жалела Антонида, чтобы поставить доченьку на ноги. А тут еще хозяйка — старуха немощная — у нее на руках. Отказалась брать деньги за постой. «Ты уж не серчай, Антонидушка, — слезливо сказала. — Деньги зараз ни к чему. Харчами плати. За харчи согласна сдавать. А ежели до смерти докормишь — хату отпишу». Куда было податься? Фросину комнатку на поселке, пока она болела, какой-то начальник из управы занял. Деваться некуда. Да и бабку Пастерначку можно было понять. Кому она нужна? Где достанет пропитания? Кто над ней оглянется?

Вот так и ушло до срока то, чем располагала Антонида.