как один царь может отправиться с войском, а другой будет управлять царством. Привели и подходящие примеры двоевластия из истории, особенно византийской. Собор решил быть двум царям, и в Успенском храме торжественно провозгласили им многолетие. Однако Софья хотела точнее определить их взаимные отношения, и вот снова явились стрелецкие выборные и потребовали, чтобы первым царем был Иоанн, а Петр вторым. На следующий день, 26 мая, Боярская дума вместе с Освященным собором подтвердила требование стрельцов. В силу такого приговора мать отрока Петра Наталья Кирилловна, разумеется, отодвигалась на задний план, а на передний выступили сестры болезненного, неспособного Иоанна или все та же царевна Софья. От имени обоих царей стрельцам была объявлена особая милость, и во дворце каждый день угощали по два полка. Софья хотя фактически и захватила власть в свои руки, но не ограничилась тем, а пожелала и юридически закрепить ее за собой. Ее желание исполнилось немедленно благодаря тому же стрелецкому войску. 29 мая оно заявило новое требование: по юности обоих государей вручить управление их сестре царевне Софье. Это требование не встретило препятствия, и, тем более что примеры тому были в византийской истории; напомним знаменитую Пульхерию, сестру Феодосия II. Бояре и патриарх обратились к царевне с просьбой принять на себя правительственные заботы. Софья сначала отказывалась, как этого требовал обычай; а потом согласилась. Теперь она стала именовать себя «великая государыня, благоверная царевна и великая княжна Софья Алексеевна».

Едва ли не первым правительственным актом после того является новое утверждение новой стрелецкой челобитной от 6 июня. По-видимому, опомнившееся от пережитых ужасов население столицы стало выражать свое негодование на совершенные убийства; особенно горькие жалобы высказывали, конечно, родственники и приятели погибших. Стрельцов называли бунтовщиками, изменниками, злодеями и тому подобное. В ответ на это «надворная пехота» вместе с посадскими (последние, вероятно, по принуждению) подала царям челобитную, в которой просила дозволения поставить на Красной площади каменный столб не только с именами убитых, но и с прописанием их вины и с похвалой надворной пехоте за верную службу; просила о запрещении называть ее бунтовщиками, изменниками и другими поносными словами, а также о разных служебных льготах и правах. Просьба была немедленно исполнена, каменный столб воздвигнут, и на четырех железных листах, прибитых с четырех сторон столба, прописаны имена и вины людей, побитых 15–17 мая49.

Но, добившись власти с помощью стрельцов, Софья ясно видела, что их самоволию и разнузданности пора положить предел. В ее собственных интересах было теперь освободить верховную власть от частого вмешательства и давления со стороны так называемой надворной пехоты. Удобный случай к тому представило поддержанное стрельцами старообрядческое движение.

Несмотря на жестокое гонение, воздвигнутое против старообрядцев в царствование Федора II, раскол все более и более укоренялся и множился, чему немало способствовало и самое это гонение. Он имел уже своих мучеников, с Аввакумом и Лазарем во главе, память о которых и оставленные ими заветы благоговейно чтились во всех местах старообрядчества, особенно в главном его центре, то есть в столице. После их казни сношения Москвы с Пустозерском прекратились; но их многочисленные ученики и последователи продолжали в ней дело раскольничьей проповеди. Наиболее сочувствия находили они среди стрельцов и подгородных слобожан; однако встречались сторонники раскола и среди знатных фамилий, у которых еще сохранялась живая память о мученичестве Морозовой и ее сестры. Такова в особенности была семья Хованских. Уже самая растерянность правительства в дни майского мятежа помогла расколу поднять голову; а когда во главе стрелецкого войска явился князь Хованский Тараруй, раскол вздумал опереться на вооруженную силу и смело выступил вперед со своими требованиями.

Спустя несколько дней после майского мятежа в стрелецком полку Титова старообрядцы надумали подать властям, церковным и гражданским, челобитную и потребовать от них ответа: зачем они возненавидели старые книги и старую веру, в которой российские чудотворцы и великие князья и цари угодили Богу и зачем возлюбили новую веру латино-римскую? Но затруднение оказалось в неимении сведущего, искусного человека, который бы мог сочинить такую челобитную и вести прение о вере с патриархом и властями. Стрельцы обратились в гончарную слободу; там нашлись радетели за старую веру, и в их числе архимандричий келейник из Макарьевского Желтоводского монастыря, некто Савва Романов. (Он потом описал все это дело со стрелецкой челобитной.) Они отыскали какого-то монаха Сергия, с помощью которого и написали челобитную. Когда Савва Романов прочел в Титовом полку эту челобитную, наполненную указаниями на мнимые погрешности исправленных при Никоне книг, стрельцы удивились такому количеству ересей, заключающихся в этих книгах. Читали ее и другим полкам. Решено было «постоять за старую веру и кровь свою пролить за Христа света». Очевидно, движение это происходило с ведома и поощрения стрелецкого «батюшки», то есть князя Хованского. Он при удобном случае говорил раскольникам, что теперь не допустит, чтобы их по-прежнему вешали или сожигали в срубах; чем немало придавал им смелости. Когда Хованскому донесли, что челобитная готова, он пожелал выслушать ее от самих сочинителей. На него также произвело большое впечатление множество ересей, найденных в новых книгах. Но монаха Сергия он нашел смиренным и недостаточно речистым для того, чтобы держать ответ патриарху и властям. Тогда ему указали на известного суздальского попа Никиту, прозванием Пустосвят, снова трудившегося над проповедью раскола, несмотря на свое торжественное от него отречение. Хованский знал его и с радостью согласился на его участие в прении. Ревнители старой веры хотели, чтобы это прение совершилось всенародно на Лобном месте или, по крайней мере, в Кремле у Красного крыльца в присутствии обоих царей, и притом не откладывая, а в ближайшую пятницу, которая приходилась на 23 июня. Но это оказалось невозможным, так как на воскресенье 25-го назначено было царское венчание. Старообрядцы обеспокоились тем, что на этом венчании патриарх будет служить по новому требнику и таинство Причащения совершит на пяти просфорах с латинским (четвероконечным) крыжем.

В пятницу все-таки состоялось шествие старообрядческой толпы в Кремль; во главе их шли Никита с крестом в руках, монах Сергий с Евангелием, другой монах Савватий с иконой Страшного суда; народ сбежался посмотреть на эту небывалую процессию. Они остановились у Красного крыльца. Вызвали Хованского. Тот притворился ничего не знающим, приложился к кресту и спросил, зачем пришли честные отцы. Никита изложил ему челобитье о старой православной вере, о семи просфорах, трисоставном кресте, о том, чтобы патриарх дал ответ, зачем он гонит людей за старую веру, а соловецких монахов велел вырубить и перевешать и так далее. Хованский взял помянутую выше