«Ай сидел-от кабы я у тя на белы́х грудях,

Не спросил бы я не родины, не вотчины,

155 А спорол бы я твои да груди белыя,

Досмотрил бы я твоёго ретива́ сердца».

Говорил де Добрынюшка во второй након;

Говорил тогды Микитич во трете́й након;

Говорил же восударь тогды Илья Муромець:

160 «Уж как ежжу я из города из Киева,

Ай стары́й де я казак тот Илья Муромець,

Илья Муромець я ведь сын Иванович».

Да скакал тогды Добрынюшка со белы́х грудей,

Берё де Илеюшку за белы́ руки,

165 Ай чёлуё в уста-ти во саха́рныя:

«Ты просьти миня, Илеюшка, в таковой вины,

Шьто сидел у тебя да на белы́х грудях!»

Ишше тут де братаны-ти поназванелись,

Ай крестами-ти сами они покрестовались;

170 Ай Илеюшка-то был тогды ведь бо́льший брат,

Ай Добрынюшка-то был тогды а ме́ньший брат.

Да скакали ведь они на добрых коней,

Ай поехали братаны они в Резань-город

Ай ко той они ко Добрыниной родной матушки.

175 Да стрече́ёт их Омельфа Тимофеевна.

Приехали братаны ис чиста́ поля,

Они пьют-то тогда сами, проклаждаютце.

Говорил жа восударь тогды Илья Муромечь:

«Уж ты вой еси, Омельфа Тимофеевна!

180 Ты спусьти-тко-се Добрынюшку Микитица,

Ты спусьти-тко ёго ты да в красен Киев-град».

Да поехали братаны в красён Киев-град,

А к тому же де князю ко Владимёру.

151. ДОБРЫНЯ И ЗМЕЯ. НЕУДАВШАЯСЯ ЖЕНИТЬБА АЛЕШИ

Да во славном во городи во Киеви,

Э у ласкова князя у Владимёра

Заводилась пирушочка, почесён пир

Што на многих князьей, на думных бо́яров,

5 Што на руських могучих на бога́тырей,

Што на тех полени́ц на приуда́лыя,

Ай на тех на каза́ков на задонския,

Ай на тех на бурла́ков на москофьския,

Да на тех хресьянушок прожитосьних.

10 Красно солнышко кати́тце ко западу,

Ай ко западу солнышко, ко закату;

Ю Владимёра пир идёт на радосьти.

И все на пиру, братцы, сидя, пьют, едя,

И все на пиру-ту сидя, кушают,

15 Ище беленьку лебёдушку они рушают;

И все на пиру сидя приросхвастались:

Иной сидит хвастат золотой казной,

А иной сидит хвастат широки́м двором,

А иной сидит хвастаёт добры́м конём,

20 Сидит глупой-о хвастат моло́дой женой,

Неразумной-о хвастаёт родной сестрой.

Што Владимер-князь по гирьнюшки похаживат,

Он жолтыма куде́рц́еми натрясыват,

Ишше сам говорил он таково́ слово:

25 «Уж и вой еси, вы, князи, думныя бо́яра!

Эли руськи могучия бога́тыри,

И те полени́ци преуда́лыя,

И те же вы каза́ки все задоньския,

И те же вы бурла́ки все москофьския,

30 Ишше те же вы хресьянушки прожитосьни!

Ишше сьезьдили бы хто мине-ка на Пучай-реку,

Ай привёз бы хто сьвежо́й воды ключо́выя

Ишше мне-ка со княгиною да умытисе».

От большого боярина отьвету нет.

35 Говорил-то Владимёр во второй након.

Говорил-то князь Владимёр во трете́й након.

Всё как бо́льшой хоронитце за средьнего,

И средьний хоронитце за ме́ньшого,

От меньшого бое́рина отьвету нет.

40 Из-за то́го ли стола из-за окольнево,

Ай со той со скамейки белодубою

Ай выходит дородьнёй доброй молодець,

Молоды́я Добрынюшка Микитиць сын.

Подьвигаитце Добрынюшка близёшенько,

45 Поклоняитце Микитиць сам низёшенько,

И реци говорил сам потихошеньку:

«Уж и красноё солнышко, Владимёр-князь!

Благослови мне-ка, Владимёр, слово вымолвить,

Не моги-тко за слово головы сказнить,

50 Ты моги-тко-се миня же всё помиловать».

Говорил ёму Владимёр стольнёй киевской:

«Говори-тко, Добрыня, што те надобно».

Говорил тогды Добрынюшка да Микитиць сын:

«Уж и сьежжу ведь я верно на Пучай-реку́,

55 Привезу тебе сьвежо́й воды ключовыя

Ай тебе со кнегиною да умытисе».

Ище эти речи Владимёру во люби пришли,

Во люби ёму пришли, очунь поглянулисе.

Записали они записи великия,

60 Закрепили они князём-то Владимером.

Да немного де Добрыня стал разговаривать;

Он и крест-о кладё по-писа́ному,

Ай поклон ведё Добрынюшка по-уче́ному,

Ише кланеитце Спасу Пречистому,

65 Ище тут де как Божьею Богородицы,

Ишше сам говорил тогды таково слово:

«Ты прошшай-ко-се, Владимёр стольнёй киевской,

Ты прошшай же Опраксея Королевисьня,

Ай прошшайте, весь народ, люди православныя!

70 Хорошу я себе шуточку нашучивал:

Ишше ета шуточка мене-ка с рук сойде́т?»

Да пошол де Добрынюшка к широку́ двору,

Ай заходит он во задьню свою горьницу,

Ай сидит-то Добрынюшка на ременьцят стул;

75 Посвесил он свою буйну головушку,

Ай поту́пил он свои тогды очи ясныя

Ай во ту же де во се́реду во кирписьнюю.

Да приходит де к ёму родная матушка,

Молоды́я де Омельфа Тимофеевна,

80 Да сама же говорила таково слово:

«Уж ты вой еси, Добрынюшка Микитиц сын!

Ишше што же ты сь пиру пришол нерадосен?

Разьве место на пиру было не по родины,

Разьве старой кто над тобой изьежжаитце,

85 Эли млад хто над тобой насьмехаитце,

Или винной чарой-чашой тебя о́бнесьли?»

Говорил тогды Добрынюшка Микитиць сын:

«Ишше место на пиру было́ по родины,

Не старой надо мной изьежжаитце,

90 Ай не млад надо мной не насьмехаитце,

Ай не винною чарой-чашой миня не о́бнесьли;

Хорошу-ту я ведь шуточку нашучивал:

Ишше как ета шуточка мьне-ка с ру́к сойде́т?

Похфалилсэ я ведь князю-ту Владимёру

95 Уж и сьезьдить-то я всё на Пучай-реку,

Привесьти ему сьвежо́й воды ключовою —

„Ишше мьне-ка со кнегиною умытисе“».

Говорила де Омельфа Тимофеёвна:

«На речах у мьня, Добрынюшка, ты зашибчивой,

100 На делах ты, Добрыня, неуступчивой.

Ишше был-то у тебя отець, родной батюшко,

Ай не сьмел-то он ведь ехать на Пучай-реку:

Ай на той жо ведь на речиньки, на Пучай-реки

Ай летат зьмея бьлеть Сорочиньская,

105 Ай берёт она народ да православныя