другое». Они должны быстро ориентироваться в своих нотах; они должны наблюдать за мной».

Он рассказывал о шоу, как он воплощает в них все, о чем он мечтал с детства, с тех пор как каждое воскресенье ходил в «Овертон парк» слушать игру Memphis Symphony. Он рассказывал о пении, о том, что «впервые понял, что может петь, в два года», что позже «люди приходили со всей округи, чтобы послушать меня», но в школе до одиннадцатого класса «никто не знал, что я пою». «Я не был популярен в школе. Я никогда ни с кем не встречался. Единственное, чего мне не хватало, это музыки. Тогда меня включили в шоу талантов. Поразительно, каким популярным я стал в школе после этого». Что думал его отец о том, что Элвис собирается зарабатывать на жизнь игрой на гитаре? Это спросил Джерри, побуждая рассказать его одну из старых семейных историй. «Мой отец видел многих людей, которые играли на гитаре и не работали, поэтому он сказал; «Ты должен сам решить, быть тебе электриком или музыкантом. Я никогда не видел стоящего музыканта». Смеясь, Элвис сказал: «Забавно, когда я ему напоминаю об этом, он смеется и смущается, если я говорю это перед кем — то».

Они обсудили еще что — то, Элвис рассказал несколько избитых историй об армии и юности, но он не был заинтересован, пока разговор не коснулся клипов. «Это была работа, — сказал он кротко в начале. — Я должен был приходить в определенное время утром и отрабатывать определенное количество часов, вот как я это рассматривал».

Время шло, и фотография сменялась фотографией: «Мне было интересно, до тех пор, пока я не заболел. У меня поднялась температура, со мной что — то творилось… я не мог понять что именно. Я даже не мог окончательно утвердить сценарий, не мог сказать вам, что это плохо для меня… Я не думаю, что кто — то намеренно хотел навредить мне. Просто у Голливуда было ошибочное представление обо мне, я знал об этом и ничего не мог сказать или сделать… Я никогда не был равнодушным. Меня все это очень волновало, я должен был что — то изменить. Что я и сделал».

Боб Абель попытался сменить тему, но Джерри вернул его к тому, о чем он действительно хотел поговорить. «Я думал, они дадут мне шанс показать свои возможности, но ничего не изменилось, и я был обескуражен. Они могли заплатить мне все деньги мира, но я не почувствовал бы удовлетворения».

«Но вы все же продолжали, вы пересилили себя», — сказал Пьер.

«Я должен, должен».

Это был любопытный момент. Никто не был назван — он искренне полагал, что в этом не было ничьей вины. Но это было так, как будто он на минуту задумался о своей карьере, рассматривая её как цепь проступков, которые он никогда не контролировал, с такой горечью, с какой он никогда не говорил (по договоренности это не вошло в фильм). «Я принимал это, пока мог, — сказал Элвис. — И физически и эмоционально». Потом, когда он появился, чтобы узнать, что он говорил, он попытался исправиться: «Не все клипы были такими уж плохими. В промежутке я сделал кое — что, что понравилось людям, чисто развлекательного характера… на телевидении это прошло замечательно». Но опять забывшись, он обругал Стива Аллена, который шестнадцать лет назад унизил его на телевидении, заставив нацепить цилиндр и хвост и петь для собаки. Это был юмор Стива Аллена. «Для меня это было так же забавно, как костыль».

Это было самое странное представление, сорок минут сдержанности и вспышка эмоций, когда он дошел до дверей. Трудно сказать, как Полковник оценил этот спектакль. В многовековой традиции карнавалов никогда ничего не разоблачалось, маски никогда не снимались — и Абель и Адидас никогда по — настоящему не знали человека, с которым они разговаривали, просто одна маска сменилась на другую. Но все же одна сокровенная тайна была выдана, та самая, о которой догадалась Марион Кейскер, когда восемнадцатилетний Элвис впервые вошел в студию «Сан». «Он был как зеркало», — заметила ассистентка Сэма Филлипса. «Что бы вы ни искали, вы могли найти это в нем. Он никогда не лгал или делал что — то злонамеренно. Он был сложностью самого простого».

Двенадцатидневные июньские гастроли доказали две вещи. Первая — достоинство команды в дороге. Сейчас их было семьдесят или семьдесят пять человек, включая техников, грузчиков, оркестрантов и т. д. Они летели на трех арендованных самолетах с двумя комплектами полных сценических декораций. Они даже покорили Нью — Йорк, начав гастроли с четырех шоу в Madison Square Garden. Им был оказан прием сверх всех ожиданий Полковника, RCA или кого — то еще.

Элвис никогда до этого не играл в Нью — Йорке. После всех насмешек, которые исходили оттуда в начале его карьеры, он и Полковник по вполне понятным причинам не хотели подвергать себя дальнейшему унижению. Кроме того, стоимость здания, стоимость промоушена и все другие цены в Нью — Йорке были намного выше, чем где — либо. Но теперь концерты прошли с размахом, и это выглядело как вызов. Полковник добавил к этому выпуск альбома после последнего концерта. Как он сказал, чтобы не допустить пиратских записей.

Риск доказал почти безоговорочный успех. Все концерты прошли с аншлагами, почти за три дня они заработали 730 000 долларов. Они также очаровали прессу, в пятницу вечером на пресс — конференции Полковник представил всем Элвиса.

Как он думает, почему ему удалось продержаться дольше, чем другим музыкантам его поколения? «Я принимаю витамин Е, — сказал он быстро, и все засмеялись. — Это была шутка, вы меня смутили… Просто я наслаждаюсь своей работой. Мне нравится то, что я делаю». Что с его имиджем скромного деревенского паренька? Элвис, казалось, был поставлен в тупик. «Я не знаю, что заставляет их так говорить», — сказал он с растерянностью, потом встал и распахнул свой голубой пиджак с клетчатой подкладкой, чтобы продемонстрировать золотой пояс. «Элвис, — спросил один репортер, — вы удовлетворены имиджем, который закрепился за вами?» «Ну, имидж и сам человек — это две разные вещи, — сказал он и, предвидя следующий вопрос, продолжил: — Очень трудно жить, придерживаясь имиджа». Слева сидел его отец, а справа Полковник. Вернона спросили, как он отреагировал на популярность своего ребенка. «Трудно сказать, — ответил он. — Все это произошло так быстро, просто бум, успех, и все». Сожалеет ли отец о чем — нибудь? «Нет, нет, я всем доволен. Правда». «Шутки