(там же: 60). Творчество заключается в свободном фантазировании (там же: 62) [которое далеко завело современную науку: мы дошли до абстракций, уже совершенно не связанных ни с какой «вещью»]. Однако

«фикция составляет жизненную стихию феноменологии, как и всех эйдетических дисциплин <…> фикция – источник, из которого черпается познание „вечных истин“» (там же: 63).

Феномен вовсе не явление само по себе, а «сущность переживания» (а феноменология – «геометрия переживаний»), т.е. конкретное, а не абстрактное, хотя при этом

«корреляты точных понятий – сущности, подобные „идеям“ в кантовском смысле» (Идеи в России: Leksykon… 2000: II, 71).

В воображении – картина предмета, а в восприятии – сам предмет, их наложение друг на друга и есть «чистое сознание». Метод воздержания от суждения (заключения мысли в скобки), называемый термином «эпохэ», состоит в том, что феноменолог остается один на один с миром феноменов, одновременно как бы в опыте и вне конкретного опыта. Феноменологическая установка не интересуется «этим миром», ей нужны горизонты как предугадываемые потенциальности. Феномен есть отвлеченность явления, данного в личном опыте постижения сущности вне предметного мира. Не предмет, но предметное значение конструируется на основе такого опыта.

Метод важнее объекта, поскольку объект создается методом. Субъективизм выбора явлений допускает возможность априорных категорий и дедуктивных заключений (математика представлена как образец мышления). Вера в особую «научность» феноменологии основана на этом прилежании математике и логике, но давно известно, что

«пока логика владычествует, путь к метафизике закрыт» (Шестов 1912: I, 236).

6. Принципы

Основные положения феноменологии Гуссерля можно описать так. Идея относительности и отношения приводят феноменолога к «прямой перспективе» неореализма – в полном соответствии с современным пониманием перспективы: не от предмета наблюдения к субъекту, но от субъекта к предмету.

Принцип относительности вызывает идею системности, согласно которой реальность «изменяющихся свойств» организована единством «причинных взаимоотношений» их:

«необходимо постичь системную форму мира (его универсальную структуру)» (Гуссерль 1994а: 99).

Но перенесение внимания с предметности на «изменяющиеся свойства» на уровне рефлексии есть уже перенесение центра тяжести с объема понятия на его содержание. Это оправданно, поскольку метонимическая проекция реальной смежности предметных объемов теперь заменена метафорической проекцией предметного мира, конструированного единством «изменяющихся свойств» такого мира, что характерно для неореалиста. То, что в сознании является как объем, в понятии оказывается содержанием (см. рассуждение Гуссерля (1994: 88 – 89): «предмет в феноменологическом времени»), их взаимообратимость объясняется феноменологической обратимостью ретенции и протенции (см. ниже). Преобразование объемов в содержания важно. Только содержания могут быть структурированы, создавая «упорядоченную форму» (Гуссерль 1994а: II, 192).

Возникает необходимость в поисках элементарных единиц, вступающих в описанные связи и построяющих систему. Неслучайно упоминание монад Лейбница у Гуссерля – это первая попытка найти эквиваленты подобным единицам. Именно они в своих причинных связях организуют субстанцию. Субстанция выступает носителем системы элементарных единиц, в конечном счете (такова логика развития феноменологического метода) различительных признаков, на основе которых подобная субстанция схематически конструируется, т.е. о-со-знается. Гуссерль ведь интересуется «сознаниесобытием» (Bewusstseinserlebnisse) и только эмпирическим языком как носителем логического и мыслимого (Aschenberg 1978: 14); это «априорная теория сущности», отсюда внимание к различительным признакам (für die Distinktionem im Detail), помогающим очиститься от «балласта случайного» и построить идеальную схему соответствий.

Претензия феноменологического метода к самодостаточности состоит в том, что на его основе феноменолог в состоянии «конструировать истину» (смысла) как конечное искомое содержание (понятия), которая может быть выражена в точном термине (знаке). «Истины разума и истины факта» не равноценны; об истине см. (Гуссерль 1994а: 260 – 261, 266 – 268, 306, 307, 336). Поиски истины особенно важны, поскольку истине коррелирует сущее (там же: 58).

Таким образом знак здесь предстает как смысл, т.е. как синтез субъекта и объекта, вещи и понятия, сущности и явления и пр. И в этом проявляется отличие от реалиста, для которого знамя имеет значение, тогда как для неореалиста смысл содержится в знаке. Например, «красное» в ощущении есть феноменологическое данное (не качество); качество – не ощущаемое, но воспринимаемое как имя реального качества (Гуссерль 1994: 8). Значение есть всего лишь возможность,

«или, вернее, сущностность (Wessenhaftigkeit) соответствующего понятия» (там же: 342).

Очень подробно рассмотрела эту позицию феноменологического метода Ашенберг (Aschenberg 1978: 89). В «логических исследованиях» Гуссерль ввел понятие значения как рационально необходимое и потому идеальное отношение между выражением и значением, в коммуникации выраженное своей функцией. Значение понимается как «объективная значимость (Geltung ʽзначимостьʼ положения вещей)». Затем Гуссерль изменил свое представление о «значении», понимая его как компонент «выражения»: он различает значение и противопоставление. Например, победитель при Иене и побежденный при Ватерлоо имеют общего референта (это Наполеон), но «два имени имеют разное значение», хотя и означают одно и то же; ср. (Фреге 1977).

В корне изменяется и отношение к «вещи». В отличие от средневекового реализма, вещь теперь предстает не как «излучающая» из центра признаки, свойства и качества, но как вбирающая в себя, «всасывающая» все эти признаки отношения и связей в пределах доступного ее окружения (это «среда феноменальности») (Гуссерль 1994а: II, 148). Эту сторону феноменологии нельзя упускать из виду, поскольку Гуссерль каждую значимость обязательно соотносит с категорией ценности, давая ей оценку (там же: 206): и логику доступна «этика мышления». Именно в этом содержится зерно выступлений феноменологов против враждебности «вещи», «техники» и пр. как проявления исходящего от них зла. Среда феноменальности, порожденная разумом, оказывается уничтожающей и разрушающей силой. «Интуитивному рационализму» феноменолога одинаково враждебны и «наглый иррационализм», и «заблуждения рационализма», и «наивный позитивизм», и «наглый скептицизм».

«Схоластический онтологизм»,

по мнению Гуссерля,

«губит себя тем, что извлекает из значений слов аналитические суждения в том мнении, что этим способом достигает познания о фактах»

– такова

«наивность классического реализма» (там же: 142 – 143).

Спрашивая у самих вещей, мы ведем дело к синтетическому суждению, к возможности преодолеть анализ в пользу синтеза.

Именно тут становится важной интуиция, поскольку накопленный сознанием опыт позволяет интуиции действовать – «интуитивно улавливать смысл». Например, когда мы интуитивно постигаем «цвет» с полной ясностью, в его полной данности, данное становится сущностью, поскольку «реально» цвета не существует (там же: 152). Интуиция создает идеации, которые столь же лишены мистичности, как и простые восприятия вещей.

«Никакая мыслимая градация не может составить переход между идеальным и реальным» (там же: 224).

Вещь эмпирична как факт,

«но никакая истина не есть факт,