Длинные рукава скрывали кисти рук, юбка до пола полностью закрывала ноги, ее лицо прятала плотная, непрозрачная вуаль, а бесформенная накидка — фигуру.

Увидев этот кошмар, я замерла на месте, открыв рот и широко распахнув глаза от удивления. Нет, я и раньше знала, как одевались девочки в Абрегории, но воочию видела это впервые. К тому же, это была моя дочь! Моя Анни! Моя девочка, которая привыкла к вольной жизни. И я не понимала, зачем она напялила на себя все это... Да, она просила, но я не ожидала, что она на самом деле наденет на себя что-то подобное. Тем более существовали не такие радикальные варианты абрегорианского платья.

Стражник, вероятно, тоже не ожидал появления маленькой герцогини и застыл без движения, опустив глаза вниз. И только нянька нисколько не удивилась увиденному. И только нянька не была шокирована происходящим. Она вскочила и поклонилась моей дочери так, как будто бы все было так, как должно было быть.

Анни едва заметно махнула рукой, и нянька озвучила нам ее повеление:

— Ее светлость просит вас покинуть ее покои, — пропела она, растягивая гласные, на манер Абрегорианской прислуги. Она чересчур сильно вжилась в свою роль.

— Пошел вон! — окончательно потеряв терпение, рявкнула я на стражника и силой выпихнула его из комнаты. А потом повернулась к дочери, — Анни, я не уйду! Я понимаю, ты обижена на меня за то, что я пропала так надолго без всякого предупреждения! Но так сложились обстоятельства.

Анни на мгновение замерла, словно раздумывая, а потом снова, едва заметно махнула рукой. Нянька «перевела» этот жест:

— Вы можете войти, ваша светлость...

— Ваша светлость, — стражник пытался вразумить меня, стоя на пороге и не решаясь войти внутрь, — я вынужден буду доложить о происходящем господину Первому советнику. Прошу вас выйти...

Но я молча захлопнула дверь, оставляя его за пределами комнаты. Пусть докладывает. Мне все равно. И повернулась к Анни.

— Анни, доченька, — я старалась говорить как можно мягче, — может быть ты снимешь это... Мне очень непривычно видеть тебя в таком наряде...

Анни снова ничего не сказала, просто помотала головой из стороны сторону, отказываясь снять этот ужас.

— Ваша светлость, — в глазах няньки опять появилась непонятная паника, — ваша дочь дала обет молчания. Это такой абрегорианский обычай, чтобы жених был богатым и добрым, — пояснила она.

Я дернула плечом, мол, знаю. Но зачем Анни этот странный обет? Ее жених уже определен, да и, вообще, все это было так сильно не похоже на мою дочь, что я невольно начала тревожится.

— Анни, — снова обратилась я к дочери делая шаг к ней. И была неприятно удивлена тем, что она отшатнулась от меня, увеличивая расстояние между нами. — Анни, что происходит?!

Зароившаяся в глубине души тревога разрасталась в геометрической прогрессии... Мне все не нравилось. Все было слишком странно и подозрительно... Третий советник поставил стражу у комнаты Анни, а сама она напялила на себя одежду, под которой ее и вовсе не видно... А еще этот не понятный обет... К тому же мне стало казаться, что эта «Анни» чуточку выше, чем моя дочь. И немного худее... Даже несмотря на балахон.

Догадка озарившая меня, чуть не лишила сил. Неужели Третий советник выкрал Анни, а на ее место посадил, какую-то другую девчонку?! Паника застила мне глаза, и я, сама не ведая что творю, рванула к девице и сдернула с нее проклятую вуаль... Я должна была убедиться, что под ней на самом деле моя дочь.

— Ах! — воскликнула она и замерла на месте, перепугано глядя на меня огромными глазищами.

— Катрила?! — выдохнула я. Я, вообще, перестала что-либо понимать, и смотрела на компаньонку и подругу моей дочери, — а где Анни? — задала я вопрос. Мой голос звучал растерянно.

— Простите, ваша светлость, — всхлипнула Катрила, ее глаза наполнилисб слезами мгновенно, — Анни уехала...

— Уехала?! — переспросила я. — Куда?!

— С Лушкой и остальными...

Катрила шептала так тихо, что я едва услышала...

— Уехала?! С Лушкой?! — услышанные слова никак не укладывались в голове в ясную картину. — Но зачем?

— Простите, — повинилась Катрила и опустив голову всхлипнула, — Анни сказала, что матрица нестабильна. И ей очень рискованно оставаться в замке господина Первого советника. Но и сбежать надо было так, чтобы никто ничего не узнал. И не стал ее искать... Поэтому мы и поменялись местами... Простите...

«Матрица нестабильна» отозвалось в моей памяти. Лушка тоже говорил что-то такое. И про служанку с яблоком, юбка которой зацепилась за гвоздь. А еще вспомнились слова Анни о том, что мне нечего переживать о чувствах Лушки и Катрилы... Вот уж точно, переживать тут совсем не нужно, потому что Лушка там, а Катрила здесь. Но почему дочь ничего не сказала мне?

Я не заметила, как произнесла последнюю фразу вслух.

— Простите, ваша светлость, — снова всхлипнула Катрила. — Анни сказала так надо. Иначе все может закончится очень плохо...

Я все равно ничего не понимала. Я чувствовала только боль, от того, что оба моих ребенка где-то далеко. Я чувствовала только обиду за то, что они ничего не сказали мне. Не трудно догадаться, что это был их план, к которому они готовились очень долго. Сейчас, когда я стояла, держа в руках абрегоринскую накидку, которая должна была прятать девочек от глаз посторонних людей, если им друг надо было появиться в обществе, и понимала совершенно четко: все это было звеньями одной цепи.

Желание Анни, чтобы они с Катрилой вели себя, как сестры-близнецы... А я-то думала, что это просто игра такая. Желание Анни жить по абрегорианским обычаям. Это позволило ей спрятаться в своей комнате, не вызывая подозрений. Желание Анни сшить абрегорианские наряды. Теперь понятно, почему она выбрала такой вариант костюма. Даже я, мать, ничего не заподозрила. А у постороннего не было ни единого шанса догадаться, что под плотной накидкой прячется совсем другой ребенок.

Я медленно подошла к маленькому креслу и рухнула на него, так и не выпустив дурацкую тряпку из рук. Ноги перестали меня держать. А на глаза снова навернулись слезы. В который раз за последние дни. Черная полоса, начавшаяся месяц назад никак не заканчивалась, с каждым разом ударяя по мне все сильнее и сильнее...

— Ваша светлость, — Катрила смотрела на меня с искренним сочувствием, —