— Мы и не думали издеваться, Софья Евгеньевна, уважаемая! Но у вас тут такое творится!..

И он рассказал совершенно дикую историю о том, что за пять минут до регистрации какие-то мерзавцы, опоив чем-то жениха, обратили его в истинную веру, прямо в туалете! Представляете?

— Какую веру? — тупо тонула во всем этом Софья Евгеньевна. — Какие мерзав… у нас?! Что вы такое…

Но Ефим не давал передыху.

— Так мало того, — продолжал он давить и душить, — они его еще и раздели! Мол, голыми пришли, голыми и уйдем! Представляете?..

Регистраторша не представляла.

— За три минуты обчистили, Софья Евгеньевна! Обещали вернуться!..

Софья Евгеньевна ощущала только тупое давление непонимания в голове. Раздели?.. В загсе?.. А почему они не заявили в милицию?.. Заявили, Софья Евгеньевна, вся родня сейчас дает показания, но не откладывать же регистрацию из-за этого? Мы так ждали, надеялись, куклы на бампере, сельдерей под подушкой!..

Ефим оседлал вдохновение… Банкет с симфоническим оркестром ждет! Малым Академическим!.. Он был неудержим и страстен, и Софья Евгеньевна ощутила, наконец, эту тугую, властную волну очарования, и поплыла. Сладкая истома сковала ее, а организм исполнил непозволительный каприс.

— Вы пианист? — спросила она кокетливо, в нос.

— Да! — пообещал Ефим. — Известный… вот ноты! — показал он какой-то исписанный листок и не мешкая перешел к делу:

— Начнем, Софья Евгеньевна… со второй цифры. Это жених!

Софья Евгеньевна посмотрела на Фому, вспоминая, кто он.

— Вы жених?.. — Она-то все равно была уверена, что перед ней сумасшедший, но… «чертова свобода вероисповедания в туалетах», почему-то пронеслось у нее в голове.

Фома сбитым соколом посмотрел на нее, вразнос. Руки он, от фантастики происходящего, засунул глубоко в карманы и по раздвинувшимся полам халата было видно: да, жених, без сомнения!..

— Жених, жених! — торопил Ефим. — Разве не видно, Софья Евгеньевна?.. Только онемел от горя!

— Не видно! — капризничала та все тем же гнусавым голосом, казавшимся ей верхом элегантности. — Это в нарушение всех правил!.. Как он выглядит, это же неуважение!

— Софья Евгеньевна, у человека горе — свадьба, да еще с ограблением и обращением в новую веру! Ему необходимо сочувствие!.. И потом, цыганка нагадала, что он женится в чем попало, а ей…

Он показал на Веру…

— Что выйдет, за кого попало!

— Ну, верно, — вяло согласилась загсменша.

— Ну, вот видите, это судьба!.. — Ефим снова был рядом с нею, роковой, как антрацитовый концертный рояль.

— Итак, с третьей цифры… бракосочетание!.. — страстно воскликнул он, возвращая Софью Евгеньевну в прежнее, зыбкое состояние восторга и томления перед высоким миром искусств.

Ей показалось, что она стоит перед огромным залом, чтобы вот-вот поразить его кантиленой, о чем мечтала, собственно, всегда. Ефим легкими руками пианиста сделал несколько пассов, как будто брал сразу самые нижние ноты в самых верхних местах: «Начнем!» — и… она запела…

То есть началось гражданское таинство, но ей казалось, она поет — легко, напевно, мощно! — длинную литанию о гражданском кодексе и семейном праве, о правах и обязанностях брачующихся, о том счастье, которое их ожидает, когда она их огласит.

На Фому она старалась не смотреть, отдыхая душой и взором на красивой Вере и башметообразном Ефиме. Небольшая заминка произошла еще один раз, когда Фому спросили, согласен ли он. Вера, сзади, вонзила ему ногти в печень, и он сказал, что согласен. Только она его съест, честно предупредил он, и пустил пенку, но это были уже мелочи, какая жена да не уест мужа?..

Ослабевшая от впечатлений момента Софья Евгеньевна раскланивалась «перед бушующим залом» и под занавес зачем-то широко перекрестила Веру и Фому, и даже пропела «ныне сочетаяша», хотя это никак не входило в протокол ритуала, а Ефим поцеловал Веру, что не влезало уже ни в какой протокол, но было хорошо!.. Дело сделано!

По пути к вечному огню, куда они поехали по требованию Веры, Ефим, коньяком, приводил Фому в чувство. Почувствовав знакомый крепко-дубильный вкус, тот разгорячился:

— Ее рука у меня в печени до сих пор!

— Да они все сидят в печенке, Фома, не только руки, — успокаивал его Ефим. — Об этом даже в Библии у вас говорится!

— Что, значит, у вас? А ты кто — кришнаит?

— Джайнист! — хмыкнул Ефим. — Я врач и поэтому вне конфессии. У меня библия — «Психология бессознательного»… Фомы!! — добавил он, и захохотал довольный.

У вечного огня Вера прикурила, но сожгла при этом фату и обгорела, как Останкинская башня. Едва удалось объяснить наряду милиции, что это свадьба, а не политический демарш, и не покушение на имидж президента — обыкновенная преступная халатность, всегда любезная русскому сердцу. Две бутылки коньяка и шампанское помогли процессу взаимопонимания…

Потом Вера увидела Жириновского, выходящего из Думы и захотела дать ему от всех женщин России…

Затем были Воробьевы горы, где они угощали шампанским всех желающих. Таких на Воробьевых горах оказалось больше, чем воробьев. Вера устроила соревнование «шампань-бумм»: кто попадает пробкой в обручальные кольца на машине, получает ударный поцелуй невесты. Машина аж зазвенела под градом пробок, поскольку Вера, даже облитая шампанским и с траурной каймой обгоревшей фаты, была обольстительна, как незнакомки символистов.

Фома прятался в машине, прихлебывая коньяк, пробки звонко били по стеклу и кабине, а водитель, до этого смеявшийся вместе с ними по разным поводам, неодобрительно крякал, боясь, что машину разнесут к чертовой матери. Все-таки свадьба, ворчал он, нельзя же превращать ее в черт знает что, вон уже весь капот залит шампанским да и сами молодые — с ног до головы! Некрасиво!.. Фома честно предупредил его, что с ним, водителем, еще не такое будет.

— То есть? — угрожающе поинтересовался тот.

— А вот то и есть, что тебя будут есть, — невразумительно ответил Фома. — Беги, пока не поздно!

— Ага! — догадался водитель. — Как время к расчету, так беги? Между прочим, твой приятель