все семейные, почти все с детьми, по роду занятости — люди физического труда (рабочий, бригадир, лесник, сотрудник полиции). Все были членами СВА или бойцами отряда «Джокеры». В биографии одного усмотрели этнонационалистический момент — он вырос в семье усташей. Четверо других раньше были вполне «приличными людьми», «испорченными» пропагандой хорватских националистов. Еще один был членом этнического фольклорного коллектива до 1993 г. Другой «полностью преобразился» и превратился в «фанатика», когда началась национальная распря. В 1991 г. он восхвалял Гитлера, одобрял «фашистские методы истребления евреев и других народов», считал, что «хорватам надо проводить такую же политику». В следующем году он уже красовался в униформе и устрашал людей оружием (дело Бласкича, свидетель Ахмич, 18 авг. 1998). Обвиняемые признали, что «они подчинялись приказам», будучи «слабовольными», «запуганными», «маргинальными». Но еще до начала резни они угрожали расправой местным мусульманам. Моральные ценности и поступки людей подверглись радикализации. После апелляции обвинение было снято лишь с двоих. Главными свидетелями обвинения были отец и его ребенок. Сжимая в объятиях сына, плотно прижавшись к земле, он ползком выбрался из пекла, где шла резня. Суд усомнился в этих показаниях, решив, что свидетели были в крайне возбужденном состоянии и поэтому не могут достоверно опознать преступников. Чистка в. Ахмичи прошла настолько тщательно, что, возможно, и не оставила свидетелей, заслуживающих доверия.

Рядом с Бусовачем находился концлагерь Каорник, где содержались мусульмане. Их убивали, пытали, использовали как живой щит в наступательных операциях хорватской армии. Комендантом лагеря был молодой Златко Алексовски, 1960 г. р., этнический македонец, но гражданин Хорватии. Закончил университет, специализировался в социологии преступности и девиантного поведения, работал в пенитенциарной системе Боснии и Герцеговины. Утверждал, что заключенным с ним крупно повезло — им выпало счастье иметь в качестве тюремщика настоящего профессионала. Вину за все злодеяния он переложил на охранников лагеря и членов самообороны, которые мстили за погибших на войне родственников. Заключенные свидетельствовали, что пьяные солдаты СВА беспрепятственно заходили в лагерь и избивали заключенных, мстя им за преступления, которые совершили не они, а другие. (ICTY, дело IT-95-14, свидетельство капитана Маклеода, 6 янв. 1998). Капитана Алексовского приговорили всего лишь к семи годам.

Теперь вернемся к деревне, где проводила наблюдения Тоне Бринга. Там же в феврале 1993 г. «Гранада ТВ» сняло фильм, где есть интересный эпизод. Один из жителей воодушевленно говорит на камеру: «Даже сейчас между соседями хорошие отношения. Ни один нормальный человек не будет лить кровь. Нам надо жить в дружбе». И все же Бринга отмечает нюанс: раньше католики и мусульмане использовали религиозную форму приветствия: «Аллах с тобой» или «Спаси, Христос» — исключительно в своей этнической среде. Для межэтнического общения в публичных местах использовались светские обороты, например, «Добрый день». Теперь хорваты поминали Христа публично, как бы отвоевывая себе жизненное пространство (Bringa, 1995: 56). Режиссер Дебра Кристи отмечает: «Мусульмане и хорваты все еще ходили в гости друг к другу, вместе сидели за чаем, кофе, но некоторая незримая напряженность уже висела в воздухе. Они изменились буквально за три недели, что мы прожили вместе». Вместо хорватско-мусульманского патруля на улицы вышел отряд хорватского СВА, который «непрестанно шатался по селу». Некоторые мусульмане, вооруженные чем попало, пытались выставить свой ночной дозор, но их попросту прогнали. Силы хорватской самообороны патрулировали улицы, на час-другой запирали мусульманские лавки, чтобы показать, кто в селе хозяин. Начались первые погромы. Хорватская артиллерия демонстративно держала село под прицелом.

Вскоре появлялись беженцы с жуткими рассказами о зверствах, произошедших в других общинах: «Моего брата убил его же собственный сосед». Один мусульманин сказал на камеру: «Да, наши хорваты… Теперь они будут охотиться за нами. Соседи… да какие они соседи! Отец мой пошел в магазин, и все, кто с ним всегда здоровался, промолчали и отвели глаза. Вот такие они теперь. А ведь мы всегда уживались неплохо. Непонятно, что теперь случилось». 40 лет жили в дружбе мусульманка Насратта и хорватка Славка; теперь они избегали друг друга. Насратта объяснила это так: «Я нынче к ней в гости не хожу. Тяжело это стало. Никто вроде и не запрещает, но как-то неудобно. А вдруг они подумают, что я что-то разнюхиваю у них в доме. А вот если бы они пригласили меня, я бы пошла».

Съемочная бригада вскоре уехала и вернулась 23 апреля вместе с солдатами ООН. Они нашли обезлюдевшую, полуразрушенную, дышащую враждой деревню. Славка рассказала, что 18 апреля в деревню ворвались хорватские солдаты, «не местные, а другие». В погроме участвовало пятеро или шестеро местных хорватов. Мусульмане, бежавшие из деревни, рассказали, что хорватов заранее предупредили об обстреле, а им не сказали ни слова. 12 человек погибли, остальные бросились в бегство. Дома были разгромлены и сожжены (показания Кристи, дело Бласкича, 27 апр. 1998). В своей монографии Бринга пишет, что ее сейчас часто спрашивают, находит ли она в своих полевых исследованиях предпосылки для такого внезапного тектонического сдвига в отношениях между людьми. Исследовательница отвечает:

Я говорю — нет. Ни собранные данные, ни моя книга не могут дать ответа на этот вопрос по той простой причине, что война родилась не среди этих людей, жизнь которых я так долго изучала. Дирижеры кровопролития сидели в высоких кабинетах далеко отсюда. Они не слышали и не хотели слышать голос этих людей. А люди почти год изо всех сил сопротивлялись неизбежному, но война продиктовала им свой закон, когда им пришлось защищать свои дома и семьи (Bringa, 1995: 5).

«Тектонический разлом» пришел «сверху и извне». Село испытало на себе удар националистической пропаганды. Бринга поясняет, «война меняет людей изнутри. Меняется их восприятие самих себя, других и своих отношений с другими» (Bringa, 1995: 5). Свидетельствуя по делу Купрески, она добавила: «По мере распада Югославии националистическая идеология брала верх, постепенно менялось и отношение людей к своим соседям другого языка и другой веры». Исследовательница цитирует слова сельской женщины: «Когда война подступила к селу и когда впервые убили одного из наших, мы изменились». Бринга поясняет: «“Изменились — означает замкнулись в свою этническую раковину”, чтобы внутри нее найти защиту, ведь никому не надо доказывать, что ты принадлежишь именно к этой этнической группе». Межплеменная рознь подтолкнула жизнь в деревне к краю пропасти.

Возможно, Бринга и не очень права, интерпретируя события по принципу «верхи — низы». Ее исследование не самый лучший инструмент для анализа этнических чисток. Незамужняя женщина, она одна жила в мусульманской семье в замкнутом кругу мусульманских женщин. Она мало рассказывает об их мужьях и ничего о хорватских мужчинах, часть которых