Как и следовало ожидать, опыт Восстания и Реформации, а также поток противоречивых идеологических и теологических трактатов, сопровождавших эти значительные процессы, значительно повысил осведомленность общества о большом количестве интеллектуальных проблем и поднял вопросы о сущности политической и церковной власти, статусе Священного Писания, верного и неверного в восстании, терпимости, свободе сознания и, немаловажно, проблеме того, как же преодолеть разрушение дисциплины и морали.

Это медленное проникновение основ в общественную сферу было совершенно не по вкусу самому известному ученому Нидерландов и Европы конца шестнадцатого века — Юсту Липсию (1547–1606 гг.) Убежденный, что старая философия, по крайней мере, со времен Древнего Рима, мало помогала в борьбе с разрушением и дилеммами, которые принесли нидерландские войны, Липсий придумал рецепт морального выживания и религиозного и политического подъема, неостоическую систему этики и политики, которая необычайно привлекала поколение голландских педагогов, писателей, поэтов и художников, выращенных восстанием. Однако он рассматривал ее не как рецепт для общественности, но лишь для ученых-гуманистов и образованных людей, поэтому его книги, включая ключевую работу, «О постоянстве» («De Constantia», 1584 г.), публиковались исключительно на латыни. Более того, он критиковал Корнхерта за поддержку терпимости и религиозной свободы — которые сам Липсий отрицал — в своих публикациях на голландском, созданных для разжигания споров о таких фундаментальных вопросах в умах и гостиных обычных людей. Когда Липсию предложили вкратце передать его неостоическую философию на голландском, а не на латыни, он надменно заявил, что не желает, чтобы его учение обсуждали владельцы трактиров и моряки.

Но его боязнь популяризации и вовлечения масс противоречила культурным и идеологическим реалиям 1580-х годов. Он верил, что истинные научные знания требовали отстранения от проблем общества и простых людей. Для собственного обучения и исследования он стремился к «безопасному спокойствию», отказываясь принимать на себя публичные обязательства и даже в частных разговорах явно избегая центральных вопросов как религиозных, так и политических, к которым привело восстание.

Однако само отвращение к раздорам и идеологический фурор вокруг Липсия привели его к выражению в «О постоянстве» морали, лишенной библейской поддержки, нейтральной для враждующих церквей, которая отвечала одной из самых основных потребностей его времени. Она была идеальна для тайных католиков, живущих среди кальвинистов, и тайных протестантов среди католиков, а также и для неопределившихся. Липсий имел связи с Семьей любви, и Саравиа быстро подметил, что «О постоянстве» можно также истолковать как научную защиту спиритуализма, камуфляж для частной, скрытой от общественности религии. Липсий отклонил попытку Корнхерта просветить деревенских жителей в вопросах морали и духовности. Но его работа дала развивающейся вокруг него культуре именно такой толчок.

Неостоицизм Липсия не ограничивается его уединением в латыни. Едва «О постоянстве» была опубликована, как тут же появились две разные голландские версии; одна была переведена зятем известного издателя Христофора Плантена, в качестве вступления к ней шла ода стоиковской решимости Яна ван Хаута, пенсионария Лейдена, влиятельной личности в гражданской политике и лидера новой литературной и интеллектуальной голландской культуры. Ван Хаут, поэт, книголюб и защитник голландского языка, идеализировал Липсия, но также и Вильгельма Молчаливого, и восстание, и стремился мобилизовать людей, не принимавших в нем участие. Он организовал торжества в честь приезда Лейстера в Лейден в 1586 году, которые увенчались лекций Лиспия о Таците. Красиво обрамленная копия «О постоянстве», подаренная Лестеру по этому случаю, стала показателем большого значения Липсия не только для нового университета, но и для всей республики. Однако всё это время Липсий размышлял в одиночестве и так же быстро разочаровался в Лестере, как и в Анжуйском, боясь, как бы его репутация не испортилась значительным образом, если он останется на севере и если война с Испанией будет выиграна, что на тот момент казалось весьма вероятным. Липсий, очевидно, обдумывал отъезд и возврат к католической церкви всё время до его отъезда в 1591 году.

«О постоянстве» предвещала более широкие поиски пути к выходу из морального лабиринта, созданного восстанием, и разрушения старой веры. Корнхерт пропагандировал свою систему морали для индивидов и народа через свою работу Zedekunst (1587 г.), трактат, нацеленный на широкую общественность, а также, в отдельных случаях, через свои поучительные спектакли, которые прославляли то, что он называл «христианской философией», при этом он не идентифицировал ее и не противопоставлял ни одной конкретной ветви христианства. Стевин представил свой рецепт морали для общества, подчеркивая важнейшую необходимость порядка и дисциплины в своей работе Het Burgherlick Leven (1590 г.). Еще одним пророческим сторонником дисциплины, побужденным угрозой всеобщего развала, был Хендрик Лауренсон Спигел (1549–1610 гг.), амстердамский аристократ, поэт и торговец, который восхищался Липсием, был другом Корнхерта и отказывался признавать легитимность «перестройки» 1578 года в Амстердаме, оставшись на всю жизнь католиком. Спигел выразил свою аскетичную, небиблейскую философию морали с упором на строгость в обучении детей как на основу для праведного общества в обширной моральной героической поэме Hertspiegel, написанной в форме александрийского стиха около 1600 года, но опубликованной лишь в 1614. Как и его друзья, ван Хаут и Корнхерт, Спигел был очень озабочен поднятием и очищением голландского языка, чтобы тот стал достойным инструментом для серьезной литературы. Через многочисленные связи с ведущими писателями, художниками и учеными он оказывал всепроникающее влияние, среди всех прочих, на молодого Хофта и Карела ван Мандера, фламандского художника-беженца, проживавшего в Гарлеме, который в своей книге об искусстве, опубликованной в 1604 году, побуждал своих коллег-художников основывать своё творчество на дисциплинированной жизни, остерегаясь чувственности, неорганизованного образа жизни и распущенных женщин, которые обычно и ассоциировались с художниками.

Архитекторы новой северонидерландской цивилизации стремились поставить голландскую литературу и образование в один ряд с высокими стандартами неолатинских работ гуманистов. Такие люди, как ван Хаут, Корнхерт, Стевин и Спигел, из-за безнадежного неравенства их религиозных убеждений с большой серьезностью обращались к людям, чтобы восстановить стабильность и дисциплину в обществе и извлечь максимум выгоды из текущего положения вещей, когда не было и не могло быть никакой прочной религиозной основы. Они стремились мобилизовать людей и воодушевить их морально, политически и любым другим образом, чтобы достичь успеха в главной задаче — освобождения от испанской тирании. Стевин, которого очень уважал принц Мориц и который был ведущим ученым, математиком и инженером республики, также считал разумной пропаганду прикладных наук среди народа и опубликовал несколько своих научных работ на голландском языке. Например, в своей работе De Thiende (1585 г.), он сделал упор на полезность десятичных дробей, в частности, для достижения особой точности в землеустроении, управлении гидравликой и планировании укреплений.