написал письмо об обвинении его в троцкизме в 1933–[19]34 году. Я за это время не пыталась проверить. Что произошло с мужем и действительно ли он троцкист? Только после встречи с Евтюховым в августе месяце 1936 года, после того, как он <…> мне лично рассказал об исключении его из ВКП(б), я решила написать в парторганизацию запрос о причинах исключения мужа из ВКП(б).

На вопрос, почему нужно было запрашивать – ведь муж при встрече подробно рассказал о причинах исключения из партии, – Копылова ответила, что она ему полностью не поверила и решила запросить, но ответа до сих пор не получила[1166].

Несмотря на то что муж как в письме, так и лично признавался Копыловой в троцкизме, она просто не могла в это поверить. Даже услышав о политических взглядах мужа от него самого, она не решилась воспользоваться собственным авторитетом жены-коммунистки и пренебрегла своими обязанностями, решив вместо этого переложить их на плечи парторганизации. Было ли такое поведение природным дефектом зрения, присущим врагу, или проявлением излишнего мягкосердечия, неуместного в эпоху Большой чистки? Следующее признание Копыловой позволяет предположить, что она могла еще разделять иллюзии, имевшие место до 1934 года, когда враг показал свое истинное лицо. Копылова могла верить в свою способность повлиять на мужа в идеологическом отношении: «Я признаю вину свою в том, что я не порвала с ним связи тогда, когда в первый раз от него по письмам узнала, что муж Евтюхов троцкист. Я вела с ним переписку, списавшись со мной, он приехал в Сталинск. Я теперь с ним связь порвала, написав ему письмо о разрыве, написав ему, что приезд его в Сталинск обошелся для меня слишком дорого».

3 августа 1936 года партком УРСа рассмотрел некоммунистическое поведение Копыловой и ее «связь с троцкистом Евтюховым», предложив исключить ее из партии. Закрытое партсобрание УРСа от 27 августа 1936 года поставило вопрос о Копыловой на обсуждение всего партколлектива: «вопрос большой важности и политический». Секретарь парткома Алексеев нисколько не верил, что Копылова имела какие-либо сомнения в отношении мужа, – он считал ее пособницей Евтюхова, которая помогла тому проникнуть на металлургический завод, предоставив ему тем самым свободу для вредительской деятельности. Копылова явно предпочитала компанию мужа партийному коллективу: изучению теории Ленина – Сталина с товарищами она предпочла рандеву с троцкистом: «Копылова, зная хорошо, за что исключен из партии ее муж Евтюхов, окончательно не порвав связи, продолжала вести с ним до настоящего времени переписку, и, наконец, он, т. е. Евтюхов, 3 августа с. г. приезжает из Анжерки в город Сталинск, которого Копылова встречает на станции с великодушием, игнорирует политдень, вместе с ним едет к себе на квартиру, одновременно содействуя ему в виде экскурсии ознакомлению нашего металлургического завода и т. п.» Имея высшее техническое образование, политически хорошо разбираясь во всех вопросах, зная троцкистско-зиновьевскую теорию, «Копылова находит нужным лживость до последних дней, маскируясь в партии, остается при взглядах своего мужа Евтюхова, исключенного за проведение теории троцкизма <…>, которому не дала соответствующего отпора, не порвала с ним связи».

Взявший слово Бессонов не верил объяснениям ответчицы: «Как-то не вяжется. Она и на парткоме говорила не по-большевистски, за что он исключен», пыталась умалить вину мужа: «якобы неправильно выразился», не более того. «Копылова упорно, почти до настоящего времени, умалчивала, что у нее муж ярый троцкист, исключенный в 1932 г.» Она «склонна к тому, что он и сейчас не троцкист».

«Нигде не было столько троцкистов, как в Томске, в особенности при высших учебных заведениях, – отметил Зеркальцев. – Там неоднократно вскрывали крупные студенческие контрреволюционные группы, связанные с троцкизмом».

Френкель голосовал на парткоме за исключение. «Довольно странно, – мотивировал он свое решение, – в течение 7 лет какая-то подозрительная связь, „живу не живу“». Муж ценил жену как лазейку в партию, «как коммунистку, очевидно, использовал в интересах троцкистских дел, продолжал вести переписку».

Выступавший Магафуров подозревал Копылову в неискренности: «Не открывает политическую физиономию Евтюхова, только под давлением, всячески старается смазывать. Партия от истинно честных большевиков требует искренних ответов».

Общее собрание подтвердило постановление парткома: Копылову из партии выгнали.

На самом же деле Копылова умела ставить политику над личными отношениями. 7 сентября 1936 года она писала в бюро горкома ВКП(б), что встреча с мужем, с которым она не виделась уже годы, «…произвела отрицательное впечатление. Я узнала, что он исключен из партии в 1932 г., будучи студентом, узнала подробности его исключения, и это резко изменило мое отношение к нему как члену партии. Узнав, что мой муж исключен из партии, я пошла в партком к т. Алексееву и подробно изложила то, что мне было известно». Однако Алексеев сам продемонстрировал свою некомпетентность, посоветовав Копыловой «проследить за мужем, за его мнением, высказыванием и вообще его отношением к партии». Копылова должна была установить за мужем наблюдение в быту несмотря на то, что его исключение из партии в 1932 году явно говорило не в пользу его политической благонадежности, что впоследствии продемонстрировали высказывания участников партсобрания о поведении Копыловой. Она старалась, как могла, но «больше того, что мне уже было известно, выяснить не удалось».

Копылова признавала «свою грубую политическую ошибку в той части, что я далеко раньше не установила, состоит ли в партии муж и причина его исключения, и не порвала с ним связи как с троцкистом». За то, что «допустила его приезд ко мне в Сталинск», как понимала и она, ей полагалось наказание, «но не в такой тяжелой мере, как исключение из партии. Не продумав мои взаимоотношения с мужем, и невольно допуская этим политическую ошибку, я твердо знала, что единственно, кому принадлежит моя серьезность, мое постоянство, мои знания, весь порядок и все мое существование – это партия».

Далее следовало признание в любви:

Через партию я приступила к труду, к учебе и ко всему серьезному, что есть в жизни.

У меня нет иного миросозерцания, кроме задач партии.

Это основа, почва, на которой я выросла и живу <…>.

Я агроном и буду агрономом. Но мне нужно также подставить свое плечо под тот щит, на котором партия несет ослепительную правду народу.

Мне необходимо ощущать тягость борьбы, чтобы иметь право на радость победы.

Мне необходимо иметь сознание, что я в первых рядах боролась за восстановление счастья на земле.

Мне это необходимо потому, что только этим я могу утолить ненависть к прошлому, варварство, грязь, кровь и ужас которого я испытала на себе.

У меня нет ничего, кроме партии, и поэтому я всем существом своим, слезами и кровью прошу вернуть мне право находиться в ее рядах.

Я со стыдом и болью и с