преданным страхом смотрю на факт моего исключения из партии, т. к. вместо желанного подтверждения того, что я тоже участница ее славной борьбы с трудностями и с врагами, меня вдруг причислят к врагам.

Нет, и не было и не может быть у меня связи с троцкизмом, ни с троцкистами и с какими иными врагами народа.

И закономерный итог: «Человек, через которого произошло все это, не является больше моим мужем, он сразу же уехал домой, и я от него категорически отмежевываюсь»[1167].

В 1936 году еще один выпускник Томского технологического института, новосибирский инженер В. Г. Костылюк, был при проверке партдокументов исключен из ВКП(б) с формулировкой «за примиренчество к троцкистской оппозиции и за связь с чуждым элементом». Костылюку припомнили, что он пошел на поводу у Кутузова и присоединился к его требованиям устроить читку стенограммы июльского партийного пленума, включавшей выступления вождей оппозиции. 9 сентября 1936 года в газете «На рельсах Кузбасса» о Костылюке писали как о «контрреволюционере» и «враге народа».

Жена Костылюка, 34-летняя Мария была вынуждена оправдываться. Как же она не разоблачила мужа-врага сама? Костылюк была занята в другом месте: она решала проблемы сельского хозяйства, не могла уследить за мужем. Кроме того, не все написанное в газете было правдой: дело мужа как раз разбиралось в инстанциях. 29 сентября 1936 года Костылюк писала секретарю парткома Кемеровокомбинатстроя:

Узнала я об этой заметке [в газете] 18 сентября 1936 г. по приезде с уборочной, где была 10 дней. Я была довольна работой своей бригады и озабочена оставленной еще далеко не законченной уборочной. Дома я встретила страшно изменившегося мужа, сразу подумала: он болен, но он протянул мне вышеуказанный номер газеты. Ужасом повеяло от строк этой заметки. Бросились в глаза неверные сообщения: скрыл секретную переписку, снимался с Эйхе, работает начальником вагоноремонтного пункта, но невольно вырвался вопрос, как могла появиться подобная заметка? Муж ответил, не знаю. Есть ли ответ из КПК при ЦК ВКП(б) – нет, еще нет. Было досадно за это чуждое мне дело, над которым должна ломать голову.

Проблемы мужа, конечно, отвлекли силы Костылюк от социалистического строительства, но она сочла нужным поддержать супруга, заболевшего после нападок в газете. Она так же, как и Копылова, не верила, что сожительствовала с врагом. Более того, было непонятно, являются ли газетные нападки простым сведением счетов с ее мужем. Костылюк, однако, решила не вставать на защиту мужа раньше времени и дождаться ответа партийных органов.

Нужно было еще раз внимательно пересмотреть всю траекторию своих отношений с мужем, высветив подозрительные моменты, взвесить за и против. Последовала семейная история, которая оказалась и историей партийной:

Если я знаю Костылюка В. Г. с 1922 года, мы женаты. Встретились мы, уже будучи членами партии, и, конечно, относились критически к взглядам друг друга. Все шло, как должно, рабфак дал хорошую зарядку окончить высшую школу – какие бы трудности ни были на пути. К этому времени у нас уже был ребенок, жили только на госстипендию, держать няню не было ни места (жили в общежитии), ни средств. Ребенок воспитывался в яслях и детсаду, а вечером занимались с ребенком по очереди, иногда ходили по очереди на собрание. И в эти тяжелые для меня годы я видела в Костылюке В. честного товарища и друга. Помощи со стороны родни мы не имели, у меня отец был стар, работал сторожем в Анжерке и имел на своем иждивении мать и младшую мою сестру[1168].

В этой части истории важно, что семья имела коммунистический характер с самого начала. Ни муж, ни жена примиренцами не были, боролись с заблуждениями друг друга. Оба были выпускниками рабфака, то есть представителями класса-гегемона. Жили они также не в роскоши, няню не эксплуатировали, и явного соблазна буржуазного вырождения не было. Наоборот, гендерное разделение труда в семье, по-видимому, отсутствовало: ребенка воспитывали коллективно и партдисциплину не нарушали. Казалось бы, семья Костылюк была изолированным от влияний извне бастионом коммунизма.

Однако во всей этой истории имелось одно большое но: родители мужа не только жили за рубежом, но и имели буржуазные, эксплуататорские замашки.

А родители Костылюка В. к этому времени уехали на родину. Они были беженцы во время империалистической войны из Гродненской губернии Кобринского уезда Иловской волости деревни Кустовичи, что называется Западной Украиной, Полесье. Муж мой рассказывал, что они жили бедно, земли было мало, а семья 11 человек, и в 1911–[19]12 гг. отец уезжал на заработки в Америку вместе с односельчанами, пробыл там полтора года, работал кочегаром, на работе падал, как и других, отливали водой и возвращался снова на работу. По возвращении на все заработанные деньги, да еще задолжав соседям, он купил землю. Это было совсем незадолго до войны. Возможно, эта самая собственность и потянула его на родину даже в то время, когда эта территория оказалась за пределами СССР.

Отец Костылюка многое недодумал, но в любом случае отца и сына разделяло как географическое пространство, так и идеология: «Звал он и мужа, и уговаривал, что куда же он едет с малолетними, но муж не жил с отцом примерно с 1916–[19]17 гг., т. е. с тех пор, как стал работать на заводе Знаменском – ныне завод [имени] 13 борцов, а отец у своего родного брата в деревне Близневке в 20 км. от завода. По самому расстоянию муж мог посещать семью только по воскресным дням, а все же остальное время жил в рабочем бараке на заводе». Симптоматично, что молодой Костылюк перестал общаться с отцом, отличавшимся кулацкими замашками, сразу после поступления на завод. Приобретенное пролетарское сознание оказало воздействие, и он стал быстро прогрессировать как профессионально, так и политически, «вступил в профсоюз химиков в 1917 г., приобрел квалификацию шлифовщика стекла, был принят в партию в 1920 году в апреле месяце, имея поручителями руководителей завода, партизан, старых большевиков. Этим же заводом был командирован в 1921 г. на рабфак как лучший». На первых порах жена любовалась мужем: Костылюк шел в гору, «был председателем Енисейского землячества не менее пяти лет, получал деньги, распределяющиеся между нуждающимися студентами, и я никогда не слышала жалоб, а, наоборот, при отчете он избирался снова и снова». Но затем разразилась беда: «В 1927–1928 гг. Костылюк получил первое партвзыскание. Это был тяжелый удар и для меня потому, что это был удар за политическую ошибку. Было стыдно товарищей. Осенью 1927 г. съехались студенты-коммунисты со всех концов СССР, привезли бодрые мысли о реконструируемой промышленности, но приехали и пораженные, начитавшиеся троцкистской клеветнической литературы против партии, обработанные в антипартийном духе».

Любопытно, что Костылюк в своем