– Хорошо.

Я смотрю, как он уходит, не забывая восхищаться его задницей, которую идеально облегают джинсы, и клянусь, что завтра узнаю о Сэме все, что только можно, даже если для этого мне придется лгать, мошенничать и воровать.

– Мигуэла. Подойди.

Но сначала я должна поговорить с бабушкой-кайфоломом.

Я разворачиваюсь и подхожу к абуэле, которая все еще стоит на лестнице. Листья кучками разбросаны по лужайке, как нашествие лягушек.

Когда я подхожу ближе, она смотрит на меня и говорит:

– Тебе стоит быть осторожнее.

Я раздраженно выдыхаю:

– Я могу позаботиться о себе, понимаешь?

Она срывает еще одну пригоршню листьев и бросает на землю. И еще одну. Этот ритм в некотором роде гипнотизирует. Мускусный запах гниющих листьев поднимается вверх, когда они падают на траву.

– Вот как это начинается.

– Что начинается?

– Ты расслабляешься, а потом становится слишком поздно. Посмотри, что стало с твоими родителями!

В конце ее голос становится высоким, и я понимаю, что она поддалась своим чувствам. Она никогда намеренно не поднимает эту тему.

– Я бы хотела, абуэла, но как? Ты никогда ничего не рассказывала мне о них!

Она выдыхает, и я вижу, что ей плохо, но не позволяю ей сорваться с крючка.

– Как я могу избежать их ошибок, когда понятия не имею, кем они были? Что они сделали? Почему они ушли?

– Твоя мать никогда не ушла бы специально! Ты знаешь это.

– Разве?

Она поворачивается ко мне и указывает на меня страдающим артритом кривым пальцем:

– Никогда не сомневайся в любви своей матери. Она отдала свою жизнь, чтобы защитить тебя!

Стоп.

– Что? – Мама умерла не во время родов. Как тогда она могла умереть ради меня? – Что это вообще значит?

Абуэла отмахивается от меня, как от комара:

– Не важно. Я больше не могу верить, что ты поступишь правильно.

Одной рукой она держится за лестницу, другой лезет в карман домашнего платья и достает скомканное и слишком знакомое письмо.

– Я нашла это, когда стирала вещи.

– Я говорила, что сама постираю свои вещи! – возмущаюсь я, пока паника растет в моей груди.

– Не меняй тему! Ты ни во что меня не ставишь, Мигуэла. Мы договорились, что ты будешь учиться здесь, в Вермонте, тогда зачем ты подала заявление в Калифорнию за моей спиной?

– Чушь собачья. Мы не договорились. Это ты решила. Как и всегда.

Вздох.

– Мигуэла Луиза Анхелес. Не смей так со мной разговаривать, поняла меня?

Что-то в груди лопается, и меня захлестывает гнев.

– Нет, не поняла. Я хочу выбраться отсюда и построить собственную жизнь. Ту, которую ты не сможешь контролировать.

– Я не пытаюсь контролировать твою жизнь. Я пытаюсь защитить тебя.

– От чего? Скажи мне, чего ты так боишься.

– Ты не можешь уйти, пока… – Она резко замолкает.

– Пока что? Абуэла! – Я уже кричу, но меня это не волнует.

Но она, кажется, пришла в себя.

– Нет. Пока не время обсуждать это. – Она тянется за еще одной охапкой листьев, но я вижу, что ее рука дрожит.

– Что ж, я уеду в Лос-Анджелес, и ты не сможешь остановить меня. Мне не нужна твоя защита, я справлюсь сама. Ты не будешь разрушать мою жизнь только потому, что не смогла спасти жизнь дочери! – Затем я хлопаю ладонями по боковым перилам лестницы и направляюсь к входной двери.

Схватившись за дверную ручку, я слышу громкий металлический скрежещущий звук. Я резко оборачиваюсь и вижу, как лестница скользит по желобу, медленно падая, а абуэла цепляется за верхушку, все еще сжимая в пальцах пучок мокрых листьев. Я одним прыжком оказываюсь там, поднимаю лестницу вместе с бабушкой и прислоняю ее к дому.

Мой желудок сжимается, но в то же время я чувствую электрический разряд, пробегающий по рукам и пальцам. Как будто я могла перепрыгнуть через весь дом. Я смотрю на длинную тяжелую лестницу и быстро прикидываю ее вес. Я, наверное, только что удержала двести фунтов, как будто они ничего не весили.

Держа лестницу ровно, я поднимаю взгляд на Абуэлу и вижу, что она смотрит на меня сверху вниз, прижав руку ко рту. Затем она осеняет себя крестным знамением.

Она спускается вниз, ее ноги дрожат, пока я держу лестницу и мысленно готовлюсь поймать ее. Я чувствую тяжесть в груди, и мне хочется забрать все слова, что сказала ей, обратно.

Когда абуэла оказывается на земле, я прижимаю ее к себе и удивляюсь, когда она обнимает меня в ответ.

– Прости меня! Мне не стоило говорить такое.

– Тшш, тшш, – шепчет она в мои волосы. – Это не твоя вина, m’ija. Все хорошо. – Но я чувствую, как она вся дрожит.

– Пойдем в дом, – говорю я, обнимая ее за плечи.

Она улыбается, но я вижу напряжение в уголках ее губ и задумываюсь, не поранилась ли она. Я завожу ее в дом и усаживаю в кресло.

– Я сделаю тебе café con leche[19] . – Я разворачиваюсь, чтобы пойти на кухню, но ее рука останавливает меня.

– Мигуэла, как ты это сделала? – шепчет она.

– Я не знаю, – честно отвечаю я.

Но завтра я планирую выяснить это.

8

Блажен читающий и слушающие слова пророчества сего

Откровение 1:3 ап. Иоанна Богослова

На следующий день, сразу же после утренней мессы, я бегу домой, быстро переодеваюсь и вскоре снова выхожу на улицу, где жду Сэма.

Дыши, Мика. Дыши.

Ровно в одиннадцать из-за угла выворачивает машина, и мое сердцебиение ускоряется. Стоп, нет, это серебристая «Тесла». Не Сэм. Но автомобиль останавливается перед домом, и, когда открывается дверь со стороны водителя, Сэм вылезает и обходит машину спереди с широкой улыбкой, от которой на его щеках появляются ямочки. На нем шерстяная куртка, которая облегает его тело так, словно была сшита специально для него, и черная футболка.

Я выпрямляюсь и указываю на машину:

– Что случилось с той?

Сэм улыбается:

– Ты назвала ее «пожирателем бензина», поэтому я позвонил в компанию по прокату и обменял на что-то более ответственное с точки зрения экологии.

– Я впечатлена. – Я не могу сдержать улыбку.

– О, я только начал, – подмигнув, говорит Сэм.

Я залезаю в машину, и он закрывает за мной дверь.

Сев за руль, он достает телефон и начинает что-то печатать, как будто набирает текстовое сообщение. Вскоре приходят несколько уведомлений, но он отключает телефон, как будто что-то скрывает. Он заводит машину, а все, о чем я могу думать – как украдкой просмотреть его сообщения.

– Так