тебе так, потому что ты была мала. Я делаю лазерные системы наведения, чтобы ракеты попадали точно в цель.

– Тогда тебе нужно найти кого-то получше!

Тётя рассмеялась – ломкий звук, который вырвался откуда-то изнутри. Она посадила меня на колени и обеими руками взъерошила мне волосы.

– Давай я расскажу тебе о нашем с папой секретном проекте, – шепнула я.

– Я ничего не слышу.

– Это потому, что он секретный, глупая.

Наша кошка выбрала этот момент для того, чтобы подобраться и начать виться у наших ног. Эюн пригладила мне волосы:

– По крайней мере, я знаю, что ты не разболтаешь всем вокруг мои секреты.

– Я никогда бы не рассказала никому чужой секрет. Все надулись бы на меня, и никто никогда больше не стал бы со мной делиться. Совсем плохой план.

– Это точно. – Тётушка прищурилась во тьме, разглядывая меня. – А почему ты не спишь?

– Проголодалась. Ем ла бай кай и ту белую штуку, которая не соль, – которую мама кладёт в вок.

– Ты ешь острую консервированную капусту с глутаматом натрия?

– Когда ты так всё поворачиваешь, звучит странновато. Но на вкус неплохо. – Я улыбнулась. – Я чувствую его всем языком и потом, когда пойду спать, увижу интересные сны.

Эюн подняла бровь:

– Ты странный ребёнок, Айми.

– А какие у тебя были лакомства, когда ты была маленькая? Готова спорить, это тоже было что-то странное.

– Я ничем не лакомилась, когда была маленькая.

– Так поэтому ты такая худенькая.

– Похоже на то. Пора спать, Айми. Завтра будет волнующий день. Ты же не хочешь клевать носом и всё пропустить.

– А ты?

– Я приду через несколько минут.

Заходя в дом, я услышала отчётливое «чк» спички, а через миг почувствовала запах сигаретного дыма. Раньше я и не знала, что она курит.

* * *

На следующее утро я проснулась самой последней.

– Вставай, Айми! – Надо мной стояла мама. Через несколько минут я услышала: – Айми, второе предупреждение. – А потом: – А теперь или вставай, или пеняй на себя! – Она стащила с меня одеяло.

Я поёжилась и повернулась на бок, закопав голову как можно глубже в подушку, чтобы сберечь тепло. Через миг мама выдернула подушку из-под моей головы. Я застонала. По утрам она всегда была такая бодрая.

Дезориентированная, я встала. Перед глазами всё расплывалось. Папа пересказывал бабушке свой сон:

– Там была гигантская крыса с острыми зубами, и я всё пытался её убить. Я топтал её, а она уходила и показывалась снова, и я снова топтал. Совсем не выспался.

А мне снилось, что за мной гоняется какой-то гигант.

– Это ты меня топтал! – воскликнула я.

– Что? Не дури, Айми. Это была гигантская крыса, громадная.

– Ничего страшного, мне снилось, что я пару раз укусила этого гиганта, так что всё в порядке.

Папа принялся рассматривать свои руки, ища следы укусов. Мама и тётя Эюн складывали одеяла ровными квадратами и убирали обратно в шкаф. Эюн сказала:

– Вы двое созданы друг для друга. Взрослый и ребёнок, и обоим по девять лет.

– Я предпочту быть девятилетним, нежели двадцатишестилетним и одиноким, – буркнул мой отец.

– Папа! – воскликнула я, но урон был уже нанесён.

Тётушка продолжала складывать одеяла и подушки, не встречаясь с нами взглядом.

– Идём, мне понадобится твоя помощь в проекте. – Я схватила отца за руку и потащила в продуктовый сарай.

Мы только вчера закончили все детали нашего фонаря, и они лежали аккуратной кучкой в углу.

Папа поднял детали и переложил по-другому.

– Что такое с твоей тётей?

– Она… Ну, в общем, не говори с ней о Цзяне.

– Это была шутка. Я думал, они с Цзяном скоро поженятся.

Я подумала, не сказать ли ему больше, но решила не делать этого:

– Просто не шути на эту тему больше.

Отец со смущённой улыбкой покачал головой:

– Маленькая Айми, хранительница тайн.

В дверь просунул нос Йен:

– Не пора его переносить?

Мы обернули наш фонарь мешковиной и перевязали бечёвкой. Шагая к деревенской площади, где проводилось соревнование, отец нёс корпус и голову, а мы с Йеном тащили позади конечности.

* * *

На открытии Лунного фестиваля вся деревня пела по-маньчжурски. Совершенный голос моей матери сливался с ветром, словно был частью пейзажа. Я пела визгливо, но всплески моего сопрано глушил ровный баритон дедушки Фэна. Мой отец, который родился далеко, в столичном Пекине, не знал маньчжурского, так что подпевал с закрытым ртом.

Остальные двадцать девять участников в назначенном порядке раскладывали свои изделия на отведённых им местах: традиционные красные фонари-шары с золотыми кистями, шестигранные фонари со свечами внутри и вертушкой, благодаря которой изображения танцевали, кубические фонари с каллиграфией и рисунками с каждой стороны и другие уникальные творения.

Очередь отца была последней. Когда судья начал оценивать первый номер, мы всё ещё собирали свой фонарь. Папины друзья из деревни высказывали предположения – мол, это потому, что он хочет держать интригу до самого последнего момента.

У участника номер восемь был карп кои, который шевелил хвостом из стороны в сторону, вызывая восхищённое аханье детей.

У участника номер пятнадцать был гусь, чья голова наклонялась до самой земли и поднималась, как будто птица клевала. Первые несколько раз выглядело здорово, а потом клюв слишком сильно тюкнул по земле и отломился.

У участника номер двадцать семь был дракон, изрыгавший пламя. Жужжащая пчела у участника номер двадцать девять прыгала вверх-вниз, подвешенная на пружине, прикреплённой к бамбуковому шесту.

Мы размотали мешковину в самый последний момент. Остальные фонари светили благодаря свечам, а наш работал на светлячках. Я собирала их в банку, напевая маньчжурскую песню, чтобы приманить насекомых. Прямо перед тем, как мы сняли мешковину, я нырнула под неё, чтобы выпустить светлячков из банки внутрь фонаря.

Когда судья назвал наш тридцатый номер, мы с отцом одновременно сдёрнули мешковину. В толпе послышались смешки: сделанная нами фигура человека, стоящего со сложенными руками, казалась слишком тонкой и тёмной.

Судья вскинул бровь и поднял ручку, записывая что-то в блокноте.

– Массивная конструкция, – сказал он. – Но, с учётом того, что это состязание фонарей, светит она не больно-то.

– Айми, возьмёшь на себя эту честь? – спросил мой папа.

Я сложила ладони и запела светлячкам. В ответ в груди человека затеплилось свечение. Светляки затанцевали внутри, то разгораясь, то потухая, так что человек казался живым и сияющим. Его голова была надменно обращена к толпе, яркие глаза, на место которых мы вставили круглые стекляшки, сверкали. Он развёл руками. Смешки в толпе сменились восхищёнными стонами. Айнара прыгала на месте, хлопая в ладоши.

Судья поднял обе