трудно понять, что моя сестра – какая-то необычная девочка. В детстве я часто обращалась к ней с такими словами: «Когда ты сможешь играть самостоятельно, за тобой буду приходить я». И мне кажется, что я продолжаю говорить ей то же самое и теперь, когда мы обе выросли. Когда я, например, кормлю Нору ужином и потом несу её в кровать, чтобы уложить спать, у меня в голове вертится эта фраза, сеньор: «Когда ты сможешь играть самостоятельно, за тобой буду приходить я». Словно мир когда-нибудь будет готов принять мою сестру. Нет, сеньор, конечно, нет. Мир для моей сестры рухнул при её появлении на свет.

Сеньор, с наступлением мая погода словно сошла с ума, она принесла холода, которых мы не видели в наших краях минимум два января. И вы даже не представляете, какой стоял холод. Наша мать достала толстый плед, чтобы укутать Нору в инвалидном кресле, поскольку она не способна шевелиться и ветер мог её простудить. И для всех жизнь ускорилась. Разве я не говорила вам, сеньор, что смерть – это всего лишь один день, а жизнь – несколько? Что ж, вскоре жизнь наладилась. И мы свыклись с постоянно опущенными глазами моей матери и отвисшим ртом Норы, который она редко закрывает после того, что случилось с отцом. А ещё мы привыкли находить кроликов за тумбочкой для телевизора или под кроватями. Жизнь продолжается, сеньор, и пустота постепенно заполняется. Как я уже говорила вам раньше, я храню свои печали внутри, чтобы они не ускользнули от меня.

Прохладным майским днём Каталина поведала мне свою тайну. Мы с ней чистили фасад дома от наростов зелени – обычное занятие для здешней молодёжи, – а поскольку Каталина подолгу витает в облаках и мысли в её голове путаются, то я уже закончила работу, а она всё ещё возилась, вертя своей юбкой. И вдруг изрекла: мол, если правда, что новичок откроет сыроварню, то она сможет выпросить у него работу там. «Да что ты понимаешь в сырах, ведь у нас издавна выращивают хорошие овощи и производят говядину, которая благодаря здешним травам получается такой сочной?» – спросила я. А она в ответ: «Что да, то да, но я видеть больше не могу этих цыплят». И принялась рассказывать мне, что каждый раз, когда она проходит мимо бывшего дома Химены, останавливается и заглядывает в окна. Вот откуда ей стало известно, что супруги почти не общаются. И что они не ласкают друг друга, а если кто-то из них в гостиной, то другой уходит на кухню, и наоборот. Она также доложила мне, что этого господина зовут Мигель, и она разговаривала с ним пару раз, что вызвало в ней какую-то дрожь, а щёки её краснели, как персики. Затем Каталина добавила: «Не знаю, что со мной случилось, Лея, но каждый раз, когда Мигель смотрит на меня, в моём воображении возникают скачущие лошади». Скачущие лошади, сеньор, какая красотища, правда?

Не стану скрывать от вас, сеньор: безудержная любовь Каталины к взрослым мужчинам имела место всегда. Такое случилось с ней ещё в детстве, когда она призналась, что испытывает какие-то чувства к Антону, священнику, сеньор, к нашему священнику. И в тот год она так часто ходила в церковь, что почти стала одной из её икон. А пару лет назад, когда ей было всего шестнадцать, она принялась ухаживать за одним местным стариком и твердила, что влюблена в него. И что когда она с ним, то забывает о своей хромоте и ей даже кажется, что она способна бегать по газону этого старца, словно и не обжигала себе ногу. У меня не было времени, сеньор, мне не хватило времени явиться в дом старикашки и предупредить его: со мной шутки плохи, и если ты притронешься к моей хроменькой, я схвачу ружьё Эстебана и заставлю тебя бегать по твоему же собственному газону. Сеньор, подобных случаев у нас хватает, ибо долголетие иногда доводит до извращённости, тем более в таких маленьких посёлках. Достаточно мужчине прикоснуться к плечу Каталины, как она тут же готова выскочить за него замуж. После того случая она стала пялиться лишь на Марко, поскольку на одной летней вечеринке, наблюдая за фейерверком, устроенным такими же «посторонними», как и вы, какими-то незнакомцами, пришедшими совсем ненадолго, он посадил её себе на спину, чтобы она могла лучше разглядеть петарды. И Каталина, ощутившая своё тело вплотную с сильным телом Марко, почувствовала к нему безудержное влечение. Чтобы это понять, достаточно представить себе, что акацию мимозу ласкает дуб. Впрочем, Марко обращал мало внимания на Каталину, хотя она писала ему письма, сочиняла стихи и песни. Иногда в баре она просила Хавьера включить запись песни, которую посвятила Марко. В ней говорилось: «мне хотелось бы вместе с тобою придумать страну», но Марко и ухом не поводил, ведь нахрапом его никому не удаётся оседлать. И он продолжал покуривать или выпивать, а если уже был в сильном подпитии, то становился раздражительным, специально чтобы разонравиться Каталине. Иногда я упрекаю его, заявляя, что мне стыдно, когда вижу, что он способен причинить нам вред. И тогда он прижимается лбом к моему лбу, как бык, угрожающий тёлке, и давит, давит, но я терплю, сеньор, зная, что в глубине души Марко никому не способен причинить зла. Так хочется верить в это. Всякий раз, когда происходит подобное, я просыпаюсь дома на следующий день и обнаруживаю цветок на коврике у порога, или сумку с немытой картошкой, или несколько пакетиков моей любимой жевательной резинки, или, если его сильно мучают угрызения совести, – немного травки, чтобы я могла покурить в одиночестве, глядя на лес.

«Каталина, а как же Марко?» – спросила я, потому что чувство Каталины к Марко ни для кого не было секретом. Вы когда-нибудь слыхали про с глаз долой – из сердца вон? Ну, Каталина так и поступила, сеньор. «Да что этот Марко, – ответила она, – он ко мне даже не прикасается и чаще поглядывает на своих коров, чем на меня. Его чувство ко мне – ничто, ноль, пустота. Даже у моих цыплят эмоций ко мне больше, чем у Марко. Зато с Мигелем у меня происходит что-то невероятное: как только встречаюсь с ним взглядом, перед моими глазами появляются скачущие лошади, и не только они, Лея, но и козы, овцы, кролики и даже зебры. Да, зебры, Лея, я гляжу на Мигеля, и у меня захватывает дух от всех этих животных, включая тех, которых