к колокольному звону Йосефа до добра не доведет, – уверенно выразилась вдова Циля и добавила, обратившись к Двойре на идише, – у русских он, наверное, уже стал свиноедом!

Кадр из фильма Цвет граната Сергея Параджанова. Ткание ковра

Ян Потоцкий, хорошо понимавший идиш, добродушно ухмыльнулся, а тетя Циля, словно извиняясь и оправдываясь, заключила:

– Ну я пойду. Вижу вы, господин граф, человек надежный и благородный. Мне же надо спешить: скоро придут с базара со своей пошивочной мастерской мои сыновья, а еще на стол ничего не собрано. Надеюсь, вы обратный путь найдете…

– Можете не сомневаться, пани Циля! – весело отпарировал он.

Граф быстро вышел за ней и всучил доброй вдове полтинник серебром: еврейка растрогалась, а он, не заметив этого, тут же вернулся в дом.

– Дело в том, что наш отец хранил в тайном месте золотые монеты семейства Перейра-Кордоверо: некоторые из них якобы восходили еще к мавританскому эмирату Гранады, – так начала свой рассказ о злоключениях последних десяти лет из жизни своей семьи старшая сестра Двойра, – и он как себе доверял своему приказчику Арону Менделевичу, который после отъезда вышеуказанной семьи из Бердичева в Германию стал подстрекать отца достать эти монеты и пустить их в оборот, что повторялось неоднократно, из-за чего отцу пришлось перепрятать монеты, не сказав ни слова Арону. Отец укорял его, что этого делать нельзя, поскольку когда-нибудь появятся хозяева или потомки хозяев сокровищ и предъявят права на них, и его внуки должны будут им вернуть все до последнего гроша. Но Арона ослепил и опьянил вид золота, которое отец ему однажды показал, рассчитывая на его порядочность. Шел уже 1788 год, а моему брату, уже отучившемуся в еврейской школе и пошедшему в ученики к часовщику Иоаву Подоляке, двадцатый. К тому времени от семьи Перейра-Кордоверо вообще не было никаких вестей, да, может, уже и не предвиделось. В начале этого года в амстердамской лечебнице скончался от чахотки бывший кантор бердичевской синагоги Давид Перейра-Кордоверо и, выходит, наследницей оных монет оставалась его вдова, мать Дины и Йонатана. А дальше события развивались следующим образом. Устав убеждать нашего отца, вечно его увещевающего и стыдящего, Арон Менделевич пришел на место во дворе слепого нищего Герша, где некогда хранились монеты, и там, разумеется, ничего не обнаружил. Тогда он подкупил бессарабских цыган, чтобы те выкрали моего отца с ярмарки на Масленичной неделе в Могилеве и доставили оттуда в Сороки на турецкий берег. Там в одной из пещер по-над Днестром по распоряжению Менделевича отца держали прикованным на цепи и пытали с целью выведать нахождение монет семьи Перейра-Кордоверо. Но отец ничего не сказал и умер, по словам брата, от побоев и истощения на православную Лазареву субботу. Его труп цыгане подкинули к канаве, где хоронили бездомных. Его вместе с ними отпел один сердобольный волошский православный священник, который, конечно, не знал, что отец принадлежал к еврейской вере. После откровенного похищения отца брат Йосеф сделался суровым и нелюдимым, как будто вынашивал некий замысел. Ни я, ни мама не могли его вернуть к прежней жизни. Не надеялся он найти истину и в суде еврейского кагала. Брат исчез на первое воскресенье от юлианской Пасхи, когда пошел слушать колокольный звон на Соборную площадь.

Коллаж из фильма о Саят-Наве Сергея Параджанова «Цвет граната», 1968 год

В среду после дня поминовения усопших вниз по течению Днестра было обнаружено тело утопленного – им оказался отцовский приказчик Арон Менделевич. Ходили слухи, что брат подался к русским, что впоследствии и подтвердилось. И действительно, он стал нам писать после окончательного присоединения Подолья к России с 1794 года. Теперь он служит в Черноморском казачьем войске на Кубани полковым есаулом и занимается фортификационными работами: он всегда любил механизмы, отчего и на часовщика учился, а ткацкое ремесло отец хотел оставить на нас, сестер. Ну а дела наши покатились под гору: Менделевича не стало, и никто не думал уже поддерживать нашу мастерскую, сразу же появились кредиторы, которые якобы одалживали отцу деньги, наемные работники, требуя оплаты и уже не получив ее, все растащили по домам, а итог вы, наверное, господин граф, уже видели. Ну а нам, бесправным еврейкам, и не на кого положиться. Нет мужчины, который бы за нас заступился, а в раввинате, если в него обратимся, нам укажут на наше ничтожное место. Мы даже не можем нормально выйти замуж, поскольку полностью обнищали, и мы никому неинтересны. Вот почему я, чтобы содержать сестер, выполняю самые тяжелые поденные работы в еврейских семьях, да еще не всегда эта работа есть. И брат нам не может открыто помогать, и я его понимаю: он христианин, офицер, а мы нищие еврейские родственники. Шуламита плачет и не хочет креститься, Абигаиль угрюмо молчит, а я давно уже готова расстаться с такой беспросветной жизнью, к которой нас никак не готовили наши родители…

Старшая сестра чуть было не разрыдалась, но всеми силами тактично сдержала себя, дабы не смущать сановного гостя.

– Надо же как тесен мир, – смахнув невольную слезу с переносицы и засопев, отвечал граф, – вы, я, Дина Перейра-Кордоверо (теперь уже да Коста) со своим братом, ваш отец, которого я знал и ценил, дети убитого во время молитвы в храме армянского поэта и ткача, коих я повстречал в Моздоке…

Ян Потоцкий перевел дыхание, отхлебнул душистый чай с разнотравьем Приднестровья из кружки саксонского фарфора, последнего свидетельства прежнего достатка семьи Хаима Ткача Мураховского, и продолжил:

– Знаете, Двойра, я кажется встречал вашего брата в Пятигории полтора года назад. Нам в помощь тогда при описании минеральных вод была придана инженерная команда черноморских казаков под руководством есаула Осипа Мураховского, с бледной кожей, стройного как высушенная лоза и с выразительными зелеными глазами: нам с ним довелось неоднократно рассуждать о возможных горизонтах залегания минеральных источников. И он выказал себя весьма сведущим грамотным инженер-офицером. На мой вопрос, не шляхтич ли он, не земляк ли, он ответил уклончиво и насторожился. Теперь понимаю почему. Ну я его и не стал в ту пору слишком пытать, видя, что разговор для него не из приятных…

Вдруг граф резко поднялся из-за стола и сказал в приказном порядке:

– Собирайтесь. Вы нужны брату. Я задержусь еще на несколько дней в Могилеве, чтобы уладить все ваши дела, оплатив накопившиеся долги, и отправить к брату. Это соломоново решение. Другого не вижу.

Нисколько не переча Потоцкому, но как бы