крупицы созидающей силы, которые в полудреме еще теплились в его душе. Места силы, как все в этом мире, и отдают, и забирают. Как знать, как знать…

В Могилев-на-Днестре они приехали с Матеушем Колодзейским в большом уже рессорном экипаже, дверцы которого были украшены гербом «Пилява», в сопровождении кучера и лакея из графских крепостных на Масляной неделе вечером в пятницу, заняв один из лучших номеров главного могилевского постоялого двора, расположенного неподалеку от Соборной площади. Программа мероприятий для графа на субботу оказалась очень плотной и занятой до позднего вечера: завтрак с городничим в доме магистрата, театральная пьеса по Мольеру «Мещанин во дворянстве», исполняемая по-французски подростками из дворянских семей, обед с блинами в уездном дворянском собрании с токайскими и бессарабскими винами в присутствии православного духовенства, фортепианный концерт с итальянскими ариями от дочерей городничего там же, сырный и рыбный ужин у городничего с дегустацией валашского бренди. Прощеное воскресенье и широкая Масленица в более свободном режиме – утром литургия в соборе Святого Николая Чудотворца, затем дворянский пикник с блинами за городом и, наконец, вечером сожжение чучела Масленицы на Соборной площади, ужин у городничего в 18.00 с заговением на Великий Пост и отъезд гостей после 19.00. Причем Ян Потоцкий понимал, что столь формализованный распорядок двух последних масленичных дней подготовлен ради него и, не подавая от этого вида, решил поспособствовать и подыграть во всем добрым поветовым дворянам. И все удалось на славу!

Наутро перед соборной литургией граф решил посетить то место, во многом из-за которого он и приехал в Могилев Днестровский: в одиночестве он спустился к реке по тому же маршруту, чтобы оглядеть заброшенный дом Хаима Ткача Мураховского или то, что от него осталось. Но он ничего от него уже не обнаружил: участок был пуст, а по его углам располагались свежие строительные материалы: совсем недавно заготовленные сосновые бревна и брус. Повсюду уже сновали, деловито суетясь, еврейские работяги и мастеровые, бойко переговаривавшиеся на идише: «А почему бы и нет? – подумал про себя граф. – Убили своего Мессию скоро уж как тысячу восемьсот лет тому назад и до сих пор упорствуют в своих заблуждениях. А если бы приняли Его, Израиль бы стал народом-жрецом, народом-иерофантом, каковым, к примеру, для всех магометан является размножившееся и распространившееся арабское племя. Да и с Диной бы у нас тогда все получилось. Но она всегда упорствовала, чуть было, не прервав насовсем свои взаимоотношения с братом-выкрестом. Для нее, как, впрочем, и для Ревеки из моей «Рукописи, найденной в Сарагосе», ислам был ближе и понятнее, нежели наше «назорейство». Но как сказано Тертулианом – credo quia absurdum: верую, ибо абсурдно». Со стороны Днестра повеял ветер, холодный, но скоро уже предвещающий талые воды, и граф на мгновение опьянел от резкого запаха стружки с бывшего подворья Хаима Ткача Мураховского. Он зашел на него и спросил рыже-веснушчатого еврейского подростка, плотницкого подмастерья, что здесь будет вместо некогда существовавшей ткацко-ковровой мануфактуры Хаима Ткача Мураховского. Тот воодушевленно ответил, оборотив на графа взгляд своих белозеленых и уже нагловатых глаз:

– Мебельный цех еврейского фактора из Черновцов, что с австрийской стороны, Нафтали Тотенгофа, пан шляхтич! А что?

Говорят, раньше был хозяин, так задолжал, исчез, а его дети подались в вашу веру, да и слухи доходят, что его овдовевший сын, который служил офицером на Кавказе, стал там иеромонахом и теперь замаливает какой-то грех своей молодости. Разве имели они право? Но теперь все будет как прежде, уж поверьте мне. Меня зовут Гедали, а вас как, пан шляхтич?

– Граф Ян Потоцкий, очень приятно, молодой человек.

– Тот самый Потоцкий, – стушевавшись и присмирев, вполголоса ответил Гедали, – о вас тут легенды ходят.

– Ну а какой еще, Гедали. Собственной персоной. Йосеф Ткач Мураховский, сын Хаима, любил колокольный звон, успокаивавший его в твоем возрасте. Когда у Йосефа в детстве была горячка, Хаим снял хату неподалеку от Никольского собора, где очень явственно раздавался гул его колоколов, и недели через две болезнь отпустила мальчика. Жизнь намного многообразнее и сложнее, Гедали, особенно за пределами местечка. Ну а ты меньше доверяй местечковым легендам. Ну мне пора уже в собор – у нас сегодня Прощеное воскресенье и широкая масленица. Приходи ее сжигать на соборную площадь к пяти часам! Будь здоров и да хранит тебя Господь!

Граф протянул Гедали серебряный полтинник:

– Возьми вот, это тебе не помешает. Ты по-библейски трудишься уже от младых ногтей. А вот я больше не могу…

– Благодарю вас, – совсем засмущался Гедали, взяв монету и пряча свои глаза, пристыженный из-за своей первоначальной дерзости.

Потоцкий резко повернулся и мигом вышел с бывшего подворья Хаима Ткача Мураховского. «Надо же, – подумалось ему, – был Хаим, была жизнь, но заколоченный дом снесен, а новый владелец участка Тотенгоф, что в переводе с идиша двор смерти». И в это мгновение у него неприятно ёкнуло в душе, как будто стрелки часов его жизни начали обратный отсчет. Чтобы заглушить надвинувшееся помрачение и подступавшую к горлу вспышку меланхолии, он прибавил шаг, спеша на Соборную площадь…

Когда по завершении литургии Святого Иоанна Златоуста на клиросе уже прочитали отпуст и народу был преподан напрестольный крест для целования, к Яну Потоцкому, стоявшему как инославный немногим поодаль, подошел старый сухощавый седовласый священнослужитель, представившийся клириком Никольского собора иеромонахом Василием Цурканом. В это время только что причастившийся с семьей городничий капитан Валериан Зайончковский подал графу знак глазами, кивнув лицом.

– Ваше превосходительство, я тот, кто отпел и проводил в последний путь еврея Хаима Ткача Мураховского, полагая, что он христианин.

– Полагаю, отец Василий, что он и был христианином в своей среде, скрывая это, как говорится страха ради иудейского. Вы, вероятно, знаете о судьбе его сына и дочерей: подобное притягивается к подобному. Впрочем, отче, предлагаю вам и приглашаю вас встретиться на заключительной трапезе у городничего Валериана Павловича в шесть вечера. Там и поговорим. Вижу, вы согласны. Тогда до встречи.

Потоцкий вышел из собора вслед за городничим и чиновниками уездных учреждений.

Все остальное прошло в штатном режиме, как и предполагалось, разве что графу показалось, что во время сжигания чучела Масленицы он увидел в толпе местных подростков любопытствующие бело-зеленые глаза еврейского подмастерья Гедали, возможно, пришедшего взглянуть на славянские забавы. Впрочем, его ли? Мгновение – и они уже навсегда растворились как капли в море светящихся и ликующих детских глаз.

Перед ужином священнослужители, приглашенные к городничему, совершили тут же чин прощения с целованием креста и Святого Евангелия, что охотно сделал Ян Потоцкий, тогда как