Думается, в этих словах несомненное преувеличение. Дело в том, как верно заметил А. Френкель, что Подтелков чрезвычайно быстро развивался политически и морально, закаляясь в борьбе. Понимание им сущности происходившей борьбы становилось более четким, действия более целеустремленными и решительными. На это указывают и другие хорошо знавшие Федора Григорьевича люди. «Когда нам приходилось решать с ним различные и очень сложные вопросы, — пишет боевой соратник Подтелкова С. И. Кудинов, — я узнал много замечательных сторон его натуры: открытую душу, недюжинный ум, огромную, скрытую за природным добродушием волю, неиссякаемую энергию. Глядишь, бывало, — обыкновенный казачий парень, фронтовик, веселый, с широкими жестами, шумливый говорун. А в трудную минуту перед тобой совсем другой Подтелков — собранный, подтянутый, суровый…» Как никто другой, умел он подходить к казакам и разговаривать с ними. И с фронтовиками и со стариками станичниками. Предостерегал своих товарищей от необдуманных резкостей, от попыток сразу, насильственно разрушить уклад казачьей жизни. Настроенных атаманами и богатеями против Советов стариков Подтелков мог расположить к себе. Тактично, не без лукавой хитринки рассеять ложные представления о большевиках.

— Отцы и братья, — говорил он старикам станицы Митякинской, — я ни в какую партию не записан и я не большевик. Я стремлюсь только к одному: к справедливости, к счастью и братскому союзу всех трудящихся… Чем я виноват, что и большевики этого добиваются и за это борются! Большевики — это рабочие, такие же трудящиеся, как и мы, казаки… Выходит, значит, что и я большевик, но я в партию большевиков не записан.

Иные усматривают в этих словах принципиальную, так сказать, беспартийность председателя Казачьего ревкома, чуть ли не выражение особого, отличного от большевистского пути казачества в революции. Конечно, большевиком Подтелков не был, но и особого пути для казачества не искал. Именно в партии большевиков он видел единственного вождя революции. Свои действия он старался сверять с линией партии.

— Ну что, как, — обычно спрашивал он товарищей коммунистов из ВРК после каждой своей речи, — я хорошо сказал, правильно?

В первые же дни после Каменского съезда Подтелков признал руководство большевиков борьбой против калединщины. Оно было закреплено слиянием Казачьего ВРК с Военно-революционным комитетом неказачьего населения и созданием 19 февраля 1918 г.[17] единого областного Военно-революционного комитета. Председателем его стал Ф. Г. Подтелков, заместителем — С. И. Сырцов, секретарем — М. В. Кривошлыков. «Областной Военно-революционный комитет верит, — говорилось в телеграмме Советскому правительству, — что объединение казачьего и неказачьего комитетов является отражением того единства, которое спаяло трудовые массы».

Первым делом объединенный ВРК направил своего члена С. И. Кудинова в Петроград для доклада Совету Народных Комиссаров, Ленину о положении в области и для получения комитетом финансовой помощи из центра.

«Питерским рабочим, — вспоминал позднее посланец Донревкома, — мы везли состав с продуктами: мукой, зерном, крупой… Прощаясь с Кудиновым, Подтелков наказывал: — Обязательно повидай Владимира Ильича. Расскажи ему, Сеня, как мы тут воюем. Передай поклон от нас, фронтовиков. Попроси, пусть товарищ Ленин сам приедет на Дон, посмотрит нашу жизнь…»

Кудинов выполнил наказ председателя ревкома. В. И. Ленин принял представителя Донского ВРК, долго беседовал с ним, подробно расспрашивал об обстановке в области, советовал ревкому твердо проводить линию борьбы с контрреволюцией.

К Подтелкову в ревком потянулись из станиц и хуторов казаки и крестьяне со своими нуждами. Многие бородачи-станичники приезжали в Каменскую поглядеть, узнать, что там за люди и чего они хотят. Председатель ВРК никому не отказывал в приеме. С иными просиживал часами, разъяснял политику новой власти, убеждал, давал советы.

…После дня, наполненного заботами, беседами с десятками посетителей, выступлениями на митингах, лишь перед сном вспоминал о доме. Он казался невероятно далеким. При свете коптящей керосиновой лампы читал Федор полученное с оказией письмо от жены. Анфиса звала хотя бы на несколько дней на хутор. Но где уж там! «Я бы приехал в отпуск, — отвечал он с болью в сердце, — но сейчас никак нельзя: отпускаю товарищей. Когда они вернутся, может, я выберу время, заеду».

Не выбрал председатель времени. Не было его у Подтелкова. Как и у его верного друга Михаила. «Папаша, — писал Кривошлыков домой. — Калединцев выбили из Каменской. Приезжайте навестить меня… Поклон мамаше, дедушке, Наташе, Ване и всем родным».

Вскоре Василий Иванович приехал в Каменскую. В сумерках с трудом нашел он двухэтажный дом, на резном крыльце которого толпились казаки. Назвав себя часовому, Кривошлыков-старший беспрепятственно прошел в помещение. Старику бросилось в глаза, с каким уважением здесь все говорят о его сыне. Михаил сидел за столом, склонившись над бумагами. Увидев отца, вскочил, обнял. Василий Иванович заметил набрякшие от бессонных ночей веки, похудевшее, желтое от приступов малярии лицо сына. Вздохнул:

— Миша, что же ты не бережешь себя, вот какой стал — кожа да кости…

— Ничего, папаша, теперь все будет хорошо. Новая жизнь начинается.

Из соседней комнаты вышел, улыбаясь, высокий, богатырского сложения казак в офицерской тужурке без погон.

— Знакомьтесь, — сказал Кривошлыков, — это мой товарищ, Федор Подтелков, председатель наш. Ты, папаша, извини, нам еще поработать надо. Отдохни пока.

Василий Иванович пристроился на небольшом диванчике в углу. Лишь около полуночи Федор ушел, а Михаил подсел к отцу:

— Рассказывай, как там дома, на хуторе.

В задымленной, жарко натопленной комнате просидели до первых петухов. Отец с тревогой говорил, что хотя фронтовики и поприжали местных сторонников Каледина, но станичный атаман и офицеры еще имеют силы и мутят казаков. Михаил хмурился, пообещал прислать в помощь казачий агитационный отряд, прибывший недавно из Петрограда на Дон. Улеглись, когда сон окончательно сморил уставшего Михаила. Он растянулся на конской попоне, расстеленной на полу в углу комнаты, положив в изголовье седло. Спали недолго. Рано утром отец с сыном простились. Это была их последняя встреча. Ревком спешил на юг. Там завершался разгром калединщины.

23 февраля советские войска освободили Ростов. Через два дня 10-й и 27-й казачьи революционные полки вошли в столицу донского казачества. Перед их приходом из Новочеркасска бежал в Сальские степи полуторатысячный отряд походного атамана Попова — единственная остававшаяся организованная сила контрреволюции.

Над освобожденной от врага областью занималась заря новой жизни. Все надо было начинать сначала: налаживать разрушенный транспорт, продовольственное дело, организовывать производство, помогать северным округам, где начинался голод. Новая власть оказалась в труднейшем положении, но она смело принялась за работу. Донревком обратился ко всем трудящимся области с манифестом, в котором была намечена программа действий на ближайшее время. Перебравшись в Новочеркасск, ВРК первым делом занялся установлением революционного порядка. Для борьбы с грабителями и мародерами приказом за подписями Подтелкова и Кривошлыкова создавались сводные отряды из казаков и моряков. Им предоставлялось право применять в