Новицкий был убежден, что Эриванский сардарь, сутулящийся под грузом прожитых лет Гуссейн-хан, уже знает о решении наследника трона. Потому и старался задержать посольство в окрестностях крепости, в то время как его посланные уже скакали известными им тропинками, держа в уме опасное поручение, а за пазухой халата – мешочек с золотом.

Он же, Новицкий, не ко времени так расхворался. Но, может быть, эта нелегкая ночь окажется переломной, и он повернется к жизни.

Темир подошел к самому урезу воды и опустился на корточки.

– Как ты громко закричал ночью, – сказал он, слегка улыбаясь.

– Ты слышал? – удивился Новицкий. – Приходили темные духи, хотели унести мою душу. Я разозлился и выгнал их вон.

– Приходил слуга твоего Бога. Мулла, который повинуется Исе[20]. Я нашел его в одном доме и попросил поколдовать над тобой. Другого врача здесь нет. Он отказывался, но я показал ему пистолет. Тогда он позвал помощника и отправился туда, где я тебя положил. И я пошел с ними, следить, чтобы они не повернули обратно. Они пели, махали сосудом, что висит на короткой цепи. Все, все затянулось дымом, словно в костер бросили сырые дрова. И даже мне сделалось так печально, как в тот день, когда убили Бетала. Я подумал, что от такого пения людям может сделаться только хуже. И я уже пожалел, что привел их к тебе. Вдруг ты закричал, Алексаныч, так громко, что и мое сердце подпрыгнуло горной козой. А твой мулла побежал, и его помощник побежал тоже. Я уколол его кинжалом, но он не остановился, а помчался вслед за муллой. Я не мог угнаться за ними. Я вернулся и нашел тебя спящим. Не стал будить, ушел и вернулся уже после восхода солнца. Ты уже можешь ходить, значит, не зря колдовал твой мулла.

Новицкий закусил губу, чтобы не рассмеяться. «Но, возможно, – подумал он, – ночные мои кошмары и страхи сумели справиться с лихорадкой лучше лекарств и молитв. Я готов был сдаться, умереть и непременно бы умер к рассвету. Я вспомнил Зейнаб, я захотел жить, и я смог подняться. Но я не скажу об этом Темиру. Пусть он думает, что отыскал средство против болезни. Ведь во многом он прав…»

Весь день Новицкий продержался в седле. Когда вьючили животных, он наотрез отказался заползать в клетку, сказал, что один вид загаженного вместилища вызывает приступ горячки. Если ему суждено умереть, торжественно заявил Сергей, он лучше умрет свободным на коне, посреди чистого поля, если повезет, то с винтовкой в руке, пистолетом или кинжалом. Темир выслушал высокопарную речь без тени улыбки, согласно кивнул головой и исчез. Через четверть часа он вернулся, ведя в поводу небольшое животное, увенчанное необычайно большим седлом с высокими луками.

– Это не лошадь, это… – Он произнес слово, которого Новицкий еще не знал, но тут же объяснил очень доходчиво: – Его маму покрыл осел. Он послушный и очень спокойный. Ты будешь сидеть как за столом. Можешь читать, можешь писать. Да и падать невысоко, – добавил он, простодушно хихикнув.

Но Сергей ни разу даже не сполз ни на один бок, хотя первую часть дневного пути до большого перерыва, до полуденного отдыха он напрягал все оставшиеся у него силы и держался не за поводья, а за луку. Иногда он с трудом перебарывал желание уткнуться головой в деревянную дугу, обтянутую выцветшей кожей, и забыться на полчаса. Он не замечал ничего вокруг, он только боролся: с палящим солнцем, с нескончаемой дорогой, с собственной немощью.

К полудню проводники привели караван к очередному ручью. Вдоль узкого русла тянулась в два ряда неширокая рощица. Темир провел мула, на котором ехал Новицкий, к тенистой прогалине и помог всаднику спуститься на землю. Сергей безропотно позволил уложить себя в тени куста и наблюдал, как привычно и ловко Темир ухаживает за животными и готовит им обоим обед.

– Ты выживешь, – уверенно сказал горец, принеся Новицкому теплую похлебку, почти жидкую кашицу. – Ты не сильный, но упорный и цепкий. Такие лучше для жизни. Сильный расталкивает все, что ему мешает, а потом вдруг сталкивается с другой силой и падает во весь рост, как подрубленное дерево. А попробуй срубить этот куст. Он цепляется за жизнь так же, как ты. Десять корней, может быть, двадцать. Попробуй найти их все, попробуй перерубить. Сколько раз железо точить придется.

– Куст можно сжечь, – педантично заметил Новицкий. – Человека можно взять пулей.

Темир присвистнул и беззаботно сдвинул на затылок папаху.

– Аллах знает, когда прилетит моя пуля, а я – нет. И это правильно. Знал бы – сидел и ждал свою смерть, а так я человек вольный. Даже гадать не буду. Может быть, за тем холмом человек уже уложил ствол на камень. А может быть, я успею добраться даже до Абдул-бека.

Произнеся ненавистное имя, он сплюнул и замолчал. Забрал у Сергея пустую миску и пошел к ручью.

Вторая половина дня далась Новицкому много легче. Он уже был в состоянии присматриваться к тому, что происходило вокруг, прислушиваться к разговору проводников. Он уже чувствовал, что может держаться прямо, но продолжал горбиться, клевать носом, играя больного. И кое-что интересное ему удалось ухватить.

На следующий день он поднялся сам, встал затемно и, одолевая боль и апатию, постарался размять затекшее тело. Вернувшись к бивуаку, он достал из-под мешка, служившего подушкой, кинжал, вытянул лезвие наполовину, потрогал пальцем, охнул и слизнул капельку соленой крови.

– Я знал, что сегодня тебе уже нужно оружие, – негромко сказал Темир.

Приподнявшись на локте, горец следил за Сергеем.

– Ты правильно сделал, – так же тихо ответил ему Новицкий. – Теперь подготовь ружья и пистолеты. Я видел вчера закат, я смотрел сейчас на рассвет. День будет жаркий…

До полудня они поднимались по склону горы Безобдал. Тропа вилась серпантином, так что животные и люди шли довольно спокойно. Печной жар раскаленной солнцем степи остался внизу, воздух посвежел, дышать и думать стало намного проще.

Князь Меншиков, ехавший в голове каравана, сдержал коня и подождал Новицкого.

– Где же ваши разбойники, милейший Сергей Александрович? – произнес он, грассируя, щеголяя изысканным французским произношением, отточенным за месяцы, проведенные в оккупационном парижском корпусе.

– Не имею от них до сих пор известий, Ваше Превосходительство, – постарался ответить Сергей в тон начальству. При этом он мучительно сознавал, что выговор его совсем нехорош и отдает больше Орловской губернией.

– Миражи, миражи, – усмехнулся посланник. – Все мучают нас мечтания юности – пираты, разбойники, пещеры, полные драгоценностей, колдуны и красавицы. Вздор, все вздор! Туман, розовый как сопли мальчишки, побитого в уличной стычке.

Он говорил с непререкаемой, снисходительной уверенностью старшего по чину, по опыту. Однако Новицкий помнил, что князь родился раньше него всего лишь на год. Ему смертельно, до боли под левой лопаткой, захотелось вдруг осадить напыщенного вельможу.

– Этот туман развеялся у меня еще в Литейной части Санкт-Петербурга. На плацу лейб-гвардии Преображенского.