— Слышь, мамочка, — зло скалится Лихой, — у тебя спросить забыл!

Расстояние между оборотнями стремительно сокращается, а накал ситуации неумолимо растёт.

— Ты мурке рассказал, чего от неё хочешь? — глаза у Игоря зло блестят, он на пределе. — А-а-а ни хера-а! — весёлая злость мешается с адреналином. — Не сказал ты ей!

— Лучше спроси у Томы, чего она хочет, — у Лихого на лице ни тени эмоций.

— Я лучше тебе втащу без базара!

Не знаю, откуда у меня берётся столько тупости разом, но я вклиниваюсь между двумя озверевшими оборотнями.

— Тихо вы! — работаю распоркой, пытаясь, отодвинуть волков друг от друга. — Соседей разбудите, — толкаю Горыныча. — Оно вам надо? — повторяю манёвр с Лихим.

Со стороны это, наверняка, смотрится если не жалко, то точно забавно. Я — мелкая букашка, пытаюсь сдвинуть с мест две скалы. Но я шла домой с твёрдым решением поговорить с оборотнями, а разговором тут не пахнет. Мордобой форменный намечается. Этого нельзя допустить.

— Моя мурка! — заявляет Игорь.

— Губу закатай, фраерок! — моментально парирует Лёша.

Плевать волкам на все мои старания. Они меня не слышат, продолжают глупый спор.

— Мурка, выбирай, — сипит Бета, глядя Альфе в глаза.

— Чего?! — у меня брови оказываются на лбу. — Совсем ку-ку, прости хоспади?!

— Здравая идея, — Лихой одобряет безумие. — Выбирай, Тамара.

Самцы, куда деваться! Даже не знаю, кого выбрать: психованного Бету-собственника или самоуверенного Альфу, который думает головкой полового члена. Дайте два, блин!

Я слишком долго молчу — у разгорячённых волков столько терпения нет.

Горыныч хватает меня за руку, рывком примагничивает к себе и… острые зубы зверя входят под кожу на моём плече. Трепыхаюсь беспомощной птичкой в лапах хищника, кричу, чтобы отпустил, но он только рычит и крепче сжимает челюсти.

— Ля-я, ты крыса! — озверевшим голосом воет Лихой в адрес Горыныча.

Новая порция резкой боли врезается в мой загривок — укус Альфы.

Мои вопли, наверное, слышит весь дом. Зажатая между двумя огромными оборотнями, я рвусь, сама не знаю куда, но меня надёжно удерживают четыре лапы.

— Пустите! — из глаз катятся слёзы. — Мне больно! Больно! — всхлипываю.

И тут меня отпускают. Не медля, я дёргаю дверь ванной, заскакиваю туда и щёлкаю шпингалетом.

Жар и дрожь такие, словно у меня жестокая лихорадка с температурой под сорок. Перед глазами картинки случившегося секунды назад. Могу поклясться, что видела, как меняются оборотни. Получилось что-то среднее между человеческими лицами и звериными мордами. Это было по-настоящему жутко.

За дверью голоса Горыныча и Лихого — хищники требуют, чтобы я немедленно открыла дверь. Нет, я не открою! Я жить хочу.

Смотрю на собственные дрожащие пальцы и не могу понять, почему они стали красными, липкими… Кровь? Она везде — на платье, руках, плече, шее, на стенах, полу и двери. Тут всё перепачкано кровью. Боже, они меня едва не загрызли!

Стягиваю полотенце со змеевика, включаю холодную воду и на ощупь пытаюсь найти раны. Голова гудит, перед глазами мутное марево. Мокрая ледяная тряпка не помогает остановить кровотечение. Кажется, мне уже ничего не поможет.

* * *

— Да ломай ты её уже! — кричу на Игоря.

Он держится за дверную ручку и лепечет что-то Тамаре.

Раненая девочка заперлась в ванной. Вода из крана хлещет, а она не отзывается.

— Напугаем ещё больше мурку, — разводит философию Горыныч с окровавленной мордой.

У меня харя не лучше, зато с мозгами всё в порядке. Две метки сразу, да ещё так жёстко. С девочкой может случиться беда.

— Уйди на хер, — хриплю и, оттеснив Горыныча, дёргаю дверь.

Шпингалет вырван вместе с куском дерева, дверь слетает с петель. Не думая, швыряю её в кухню и вытаскиваю Тамару из ванной.

— Что с муркой? — мечется Игорёха.

— Ты не видишь? — рычу и подхватываю девочку на руки.

Тамара в крови, висит у меня на руках тряпочкой и стонет в полузабытье.

— Чемодан её где? — Горыныч мчит в зал.

Наивный чукотский оборотень, ё-моё! Не помогут тут бинты и перекись. Тому не собаки покусали.

— Завязывай хернёй маяться, — бросаю Горынычу и кладу раненую докторшу на диван. — Превращайся, Игорёх, лечить её будем.

Он ставит чемоданчик на стол и виновато смотрит на жертву наших чувств. То, что мы натворили, приличным словом назвать нельзя. Два волка, две метки. Теперь Тамара наша… пара.

— Так и знал, что ты на мою мурку глаз положил, — ворчит Горыныч, стягивая с себя футболку — готовится к превращению. — Ты ей веник подарил?

— Я подарил, — тоже раздеваюсь. — В благодарность за спасение моей шкуры.

— Хоть сейчас не ври, — огрызается. — Метку ты тоже из благодарности поставил?

— Да, бля, что ты от меня хочешь?! — срываюсь. — Нравится мне Тамара! Хочу её! Моя она… — убавляю громкость.

— И моя, — у Игоря ходят желваки. — Хорош болтать, надо метки зализывать.

Волками прыгаем к Томе на диван. Зализать раны на её теле, чтобы скорее затянулись — полбеды. Сложнее будет залечить душевные раны девочки, объяснить, что ничего плохого не хотели.

Разлепляю веки — зрение возвращается, но медленно. Мутная картинка превращается в две волчьи морды. У меня сердце замирает от ужаса — ни вдохнуть, ни выдохнуть. Четыре жёлто-зелёных глаза, два кожаных носа и две зубастые пасти. Чёрный волк, белый волк, посередине я.

— Не-не… — заикаюсь, слова царапают сорванное криками горло. — Не убивайте меня, — хриплю.

Мой лепет звучит глупо и, скорее всего, неубедительно для хищников. Влипла я по-крупному. Оборотни приказали выбирать, а я не выбрала, вот они и решили — не доставайся же ты никому. Загрызть меня хотят.

Лихой и Горыныч переглядываются, а потом синхронно спрыгивают на пол. Диван, освобождаясь от их веса, крякает, а я выдыхаю. Решили отложить казнь?

Сажусь и, прижимая к груди подушку, с ужасом смотрю на перепачканный моей кровью диван. Поднимаю глаза — оборотни сидят в метре от меня на ковре — церберы. Взгляды от меня не отводят.

— Хватит, — у меня дрожит подбородок, а из глаз катятся слёзы. — Отпустите меня, я уйду, — рыдаю. — Пожалуйста, отпустите… — закрываю лицо ладонями, всхлипываю.

У меня настоящая истерика. Я всегда казалась себе сильной, даже циничной, но так было до встречи с хищниками. Сейчас я чувствую себя не способной сопротивляться размазнёй.

— Мурка, не плачь, — диван снова крякает, и тёплая тяжёлая ладонь осторожно гладит меня по голове. — Мы не собирались тебя убивать.