– А почему нет-то? Они уже не так ломаться будут, терять-то больше нечего. – Смешок. – Вот ты, Саня, какую кобылу выбираешь, когда хочешь погонять? Объезженную, не так ли? Она ведь уже научена, не лягнет, не скинет, не понесется без надобности в галоп. Так и здесь. Спасибо должны мне сказать, а не завидовать да претензии предъявлять. Ты ведь, Серега, с Люсей уже вторую неделю гуляешь, еще немного, и можешь получить желаемое. Даже мне пришлось с ней повозиться недельку, а теперь она сама ищет, о кого бы почесать то, что чешется…

– Не говори о ней так, если не хочешь, чтоб я рожу тебе намылил! – Голос Сережи как сталь – холодный и решительный. – Она мне нравится, и ты знал об этом, когда тащил на ферму, этого я тебе никогда не забуду.

– Никто никого не тащил. Сами идут. А если б ты ей нравился, она б со мной не пошла. А так, видишь, уже и с тобой готова.

– Ну ты и говнюк, Костик, каких поискать. Саня, покатили отсюда, а то, не дай бог, Полина передумает.

– Не передумает. Она еще не знает, что ее ждет, а от прогулки со мной еще ни одна не отказалась.

Два велосипеда быстро удалились. Костя зашел к себе во двор и вернулся к двухколесному товарищу, сжимая в руках букет полевых ромашек. Минута – и он исчез.

– Прокоповна… Прокоповна!.. – вырывается из груди, вслед за вырванным сердцем.

Я падаю на траву и орошаю ее соленой водой, но недолго. Больше всего на свете мне сейчас нужен совет моей няни, но это, увы, невозможно.

– Что ж, похоже, «саночки возить» мне придется в одиночку, – шепчу я, вытирая подолом платья слезы и сопли. Поднимаюсь. Шагаю домой.

– Только не говори, что ты этого засранца в покое оставила?

Я молча киваю.

– Вдвойне дура! Втройне! Боже правый, и откуда только такие дурочки в этот мир приходят? Да я бы его на весь поселок ославила! Да я б от него мокрого места не оставила и заставила платить по счетам! Сволочь малолетняя! Подумать только!

– Возможно, так бы оно было правильно, как вы говорите, но… Меня не так воспитали. Я не умела скандалить и выяснять отношения. Мама навсегда вдолбила в мою рыжую головушку, что репутация – это наше все. «Выносить сор из избы» в нашей семье было не принято. Точнее, родители строили жизнь так, чтоб в «избе» не было места «сору», чтоб нечего было «выносить», даже если очень сильно захотелось бы. Но кто ж знал, что их собственное дите сумеет нагадить им под коврик?

Тяжело выдыхаю. В какие-то моменты моего монолога будто и вправду становится легче, но в основном бередить давнишние раны больно и непросто.

– Я молча доходила до середины июля и никоим образом не выдала своего интересного положения. Блевала только на улице, впадала в валившую с ног спячку лишь в отсутствие обоих родителей. Это было не сложно, так как они все так же днями напролет пропадали на работах. Позволяла себе слезы редко и в ночное время. Лишний вес и излюбленные бесформенные одежды в этом случае сыграли мне на руку. Четыре месяца мне удавалось оставаться идеальной дочкой идеальных родителей, но ничто не вечно.

– Мам… – Пришло время. Тянуть больше нельзя.

С похорон Прокоповны еще не прошло сорока дней, а это значило, что ее душа еще здесь, и в том, что в такой ответственный момент она рядом, я ни на секунду не сомневаюсь.

На веранде, которую давно перестроила под свой кабинет, мама занята работой. Очки, идеальное каре, строгое выражение лица, осанка, которой позавидовала бы любая выпускница школы благородных девиц, и даже дома – синее платье строгого кроя. Мама увлеченно перебирает бумаги, коих на ее столе несколько стопок. Что-то читает, что-то записывает, что-то выбрасывает. Стою в дверном проеме, скованная страхом войти и взглянуть в холодные глаза. Еще в раннем детстве меня приучили не беспокоить ни маму, ни отца, если они заняты важными делами государственного масштаба. А сейчас мало того, что я решилась ее отвлечь, так еще и с какой новостью. Но ждать подходящего, удобного случая, чтоб поговорить, нет смысла – мама никогда не бывает свободной, а для таких разговоров еще не придумали подходящее время.

– Кира. – Мама замерла. – Тебе ведь известно, что, пока я работаю, лучше меня не трогать. Если ты ко мне с каким-то бесполезным разговором, смело можешь закрывать дверь с той стороны. Мне не до глупостей.

Мама, едва подарив мне взгляд длиною в пару секунд, снова склонила голову над какой-то документацией. В голове вдруг промелькнули все случаи, когда мне было страшно: вот я на спор ворую в соседском саду вишни; вот перехожу через самодельный мост бурлящий ручей; вот стою в лесу в гордом одиночестве, а где-то совсем рядом слышу вой; вот на меня летит раздутая жаба, и я начинаю тонуть; вот… Да случалось в жизни много приступов страха, но не таких, которые превращают кровь в лед, а сердце – в пульсирующий воздушный шар с шипами. Я уже практически готова вылететь за дверь, но… Прокоповна была права – родителям нужно время, чтоб свыкнуться с новостью, а если я буду тянуть, хуже сделаю только себе.

– Хорошо. Как скажешь. Вот родится твой внук или внучка, тогда и поговорим. Думаю, через несколько месяцев разговор и вправду будет не таким глупым, как сегодня. – Хотелось произнести все это дерзко, с вызовом, но слова звучат привычно тихо.

Когда-то давно я видела по телевизору демонстрацию ядерного взрыва, это безумно жуткое зрелище, до мурашек, до дрожи, до легкого головокружения. Огненные клубы дыма восхищают и пугают одновременно и с одинаковой силой. Когда до тебя доходит, сколько разрушительной силы заключено в тяжелых облаках, похожих на огромный гриб, мелкая дрожь пробирает все тело. А затем ты тихо радуешься, что это всего лишь телевидение, что это где-то там. Но здесь и сейчас я становлюсь единственным свидетелем мощнейшего взрыва, который не покажут по телевизору, но последствия которого мне придется переживать в одиночку.

Мама неторопливо отложила в сторону бумаги. Встала. Сняла очки, аккуратно сложив их, хотела, видимо, положить на стол, но уронила на пол. Взглянула на них, но не стала поднимать. Ни криков, ни истерик, ни упреков, от чего мне становится еще хуже. Мама всегда была сдержанной, и я никогда не знала до конца, что творится в ее голове, а тем более в душе и на сердце. «Непозволительная роскошь для директора школы быть шутом. Репутация – это залог уважительного к тебе отношения, а кто станет уважать мягкотелого начальника?» – любила повторять мать. За все годы своей школьной карьеры она и вправду заработала себе очень серьезную репутацию, за спиной все без исключения величали ее Фюрером. Ее одержимость порядком и правилами не один раз подводила ее к черте – народ требовал ее увольнения, но в глазах вышестоящего руководства мама была, есть и остается идеальным работником, которого нужно не увольнять, а холить и лелеять.

Вот и сейчас, мама не была бы мамой, если б не сумела пережить ядерный взрыв внутри себя. Я видела его в ее глазах, но он никак не проявился на поверхности.