Всхлипывая – снова за старое взялась, только теперь меня непроведешь, девушка встала. Глянула мне в глаза:

– И ты отвернись!

Я засмеялся в голос, и она молча стала одеваться. Мне сейчасбыло не до ее прелестей. Многие на девицах залетают, особенно сразу, как скаторги вырвутся. Вмиг голову теряют, и насильничать готовы, и воровать безума, лишь бы на девку заработать.

– Нужно нам кое-что от тебя, летунья, – сказал я. – Дашь –свяжем, но не тронем. А нет… прости, только все равно боли не выдержишь.

Она молчала, застегивая небесно-голубой жакет. Форма улетунов – как праздничная одежда. Голубые шелка, медные пуговицы, белыекружевные оторочки. Даже теплые чулки – в тон, из белой и голубой шерсти. Знакиразличия на форме незнакомые, летунские – в виде серебряных птичек. На мужикахвсе это, пожалуй, слишком помпезно, а вот на девушке – заглядеться!

– А нужна нам карта, – продолжил я. – Сама знаешь, какая. Иеще… запал.

Марк повернулся, кивнул.

– Ну и что? – спокойно сказала девушка. Одевшись, она сновавернула уверенность. Может, стоило голой подержать – так спесь-то живо слетает…

– Думай, подруга небесная. – Я подошел, крепко взял за руку.– Драться больше не вздумай, руки переломаю. И спорить не спорь. Давай карту изапал.

Девушка презрительно усмехнулась.

– Как тебя зовут? – резко спросил Марк. Опять тем тоном,каким солдат отвлек.

Она вздрогнула. Ответила, без особой охоты:

– Хелен.

– Романка? – на всякий случай уточнил я. Как будтовысокородная летунья может старые корни сохранить. – Так вот, Хелен, выхода утебя нет. Делай, что велю, будешь жить.

– Жизнь без чести – хуже смерти.

– Это верно. Только чести тебя лишить – дело недолгое.

Хелен пожала плечами. Стояла она прямо, как истинная дамаперед провинившимся слугой. А ведь болело у нее сейчас все, что только болетьможет.

– Когда дворовый пес гадит на тебя – это не позор. Позор псупод хвостом вытирать.

– Так, значит… – Я разозлился. – Мы для тебя – псы дворовые?Сейчас узнаешь, зачем псам зубы…

– Ильмар…

Марк подошел к нам. Покачал головой:

– Она карты и запал на Слове прячет. И не отдаст. Летуновучат любую боль терпеть… глянь ей на плечи – там следы от игл должны быть.

Хелен яростно сверкнула глазами.

– А что тогда делать, парень?

Конечно, я понимал что. С обрыва вниз головой прыгать, вселегче да быстрее помрем.

– Веди ее к планёру.

– Далеко не улетишь, Марк. Запала нет, карт не знаешь.

Хелен вроде и не сомневалась, что поднять планёр в воздухмальчишка сумеет. Я это в уме отложил, но ничего не сказал. Толкнул девушку,повел перед собой, не выпуская руки.

Что он задумал, мой попутчик таинственный?

Если она боли не боится, если подкупить нечем, а разжалобитьпроще холодный камень?

В полном молчании мы шли к планёру. Беда, беда тяжкая, ужесветло стало, уже со стен форта можно нас увидеть – двух каторжников, чтовысокородную летунью под конвоем ведут. Нет спасения.

Возле планёра Марк ускорил шаг, первым заскочил в кабину.Пояснил:

– Я не знаю, летунья, можешь ли ты весь планёр в Холодспрятать. Только теперь не выйдет.

Хелен молчала.

– Руби тросы, Ильмар! – велел Марк.

Не выпуская Хелен, я обошел планёр. Обрезал веревки,удерживающие его на месте. Планёр стал подергиваться под свежим ветром. Летуньяболезненно сморщилась, глянула на меня. Прищурившись, я покачал головой: «Невздумай».

Она не стала лезть в драку. Мы вернулись к кабине, где вовсюорудовал Марк. Поворачивал рычажки, давил на педали, дергал ручки. Планёрдергался, будто ожил, колебались концы длиннющих крыльев, ходил налево-направохвост.

– Машину погубите, и сами погибнете, – сказала Хелен.

– Может быть, – согласился Марк. – Только я попробую. Выходау меня нет.

Может, он надеется летунью тем напугать, что планёрразобьет? Видал я таких героев, что за верного коня готовы свою жизнь отдать…

Хелен посмотрела на меня:

– Он с тобой не полетит. Побоится. Это верная смерть.

Марк глянул виновато. Я ничего не сказал. В животе сталосовсем пусто и холодно, захотелось отвести глаза.

– Прости, Ильмар. Но меня-то ты не станешь держать?

– Не стану, – согласился я с облегчением. – Каждый своюсмерть сам выбирает.

– Что скажешь, Хелен? – насмешливо спросил Марк.

– Тебе даже с полосы не стронуться! – Она вся подаласьвперед, вцепилась в спинку кресла.

– Сдвинусь. Ветер хороший. До воды далеко, может, ивыпрямлюсь. Поток восходящий, скажешь, нет?

– Все равно не дотянешь!

– Я попробую, – сказал Марк. И в голосе была такаятвердость, что я понял – он полетит. Может, недолго, но полетит.

– Я с тобой, парень, – сказал я онемевшими губами. – Всеравно… один конец.

– Дай запал и карты, – потребовал Марк.

– У тебя налета нет, до материка не каждый ас дотянет!

– Конечно, Хелен, Ночная Ведьма… куда мне до тебя. Только япопробую.

Когда он назвал ее Ночной Ведьмой, по лицу девушкискользнула какая-то тень. Смесь гордости и обреченности.

– Не делай этого, Маркус. Вспомни честь!

– Моя честь со мной, капитан! Свою береги.

Вот это да. Женщина – а в чине капитана.

Значит, есть чем гордиться – с высокородным офицеромсправился, а какого пола – дело уже десятое.

– Разобьешься… – пробормотала Хелен. – Разобьешься,разобьешься…

Она дернулась, стряхнула мою руку, и я не стал ееудерживать. Убивать Марка она никак не собиралась, наоборот, тряслась за егожизнь. И мысль, что мальчишка разобьется, пугала ее больше собственной судьбы.

– Садись сзади, Ильмар, – велел Марк… Маркус. – А ты гляди,Хелен, как твоя птичка летать умеет.

Отстранив девушку, я полез на заднее кресло. Сестра, Сестра,образумь, что ж я делаю? Хоть часок бы еще пожить… рассвет встретить, с оружиемв руках смерть принять… Мысли в голове метались, будто певчие сверчки в клетке,руки противно тряслись, на лице проступил пот. И все же я забрался в теснуюклетку кабины, скорчился на втором сиденье, просунув ноги под кресло летуна, нарешетчатый деревянный пол.