Глаза сестры все более округлялись. Лицо доктора Браунастало жестким – то ли он считал, что Джонни их всех дурачит, а может, простоему не понравилось нарушение четкой программы опытов. Вейзак оставалсянеподвижным и задумчивым.

– У нее и у Хельмута Боренца родилось четверо детей. –Джонни говорил тем же тихим, слабым голосом. – Жизнь бросала его в разные концысвета. Какое-то время он был в Турции. И где-то в Юго-Восточной Азии. В Лаосеили, может быть, в Камбодже. Затем приехал сюда. Сначала Виргиния, затем другиеместа, какие – я не понял, и, наконец, Калифорния. Они с Иоганной получилиамериканское гражданство. Хельмут Боренц умер. Один из детей погиб. Остальныеживы и здоровы. Но время от времени она грезит вами. И в такие минуты онаговорит: «Мальчик спасен». Однако она не помнит вашего имени. А может, считает,что все потеряно.

– Калифорния? – произнес Вейзак задумчиво.

– Сэм, – сказал доктор Браун, – ей-богу, не стоит этопоощрять.

– Где в Калифорнии, Джон?

– В Кармеле. На побережье. Не могу только сказать, на какойулице. Не разобрал названия. Оно в мертвой зоне. Как стол для пикника и лодка.Но она в Кармеле, в Калифорнии. Иоганна Боренц. Она еще не старая.

– Нет, конечно, она не должна быть старой, – сказал СэмВейзак тем же задумчивым, отрешенным голосом. – Ей было всего двадцать четыре,когда немцы напали на Польшу.

– Доктор Вейзак, я вынужден настаивать… – резко сказалБраун.

Вейзак будто очнулся от глубокой задумчивости. Он оглянулся,словно впервые увидел своего младшего коллегу.

– Да-да, – сказал он. – Конечно. Джону уже хватит на сегоднявопросов и ответов… хотя, полагаю, он рассказал нам больше, чем мы ему.

– Чепуха, – отрезал Браун, а Джонни подумал: Он напуган.Напуган до чертиков.

Вейзак улыбнулся Брауну, затем сестре. Она смотрела наДжонни, как на тигра в плохо запертой клетке.

– Не рассказывайте об этом, сестра. Ни вашему начальству, ниматери, ни брату, ни любовнику, ни священнику. Понятно?

– Да, доктор, – ответила она. Все равно она раззвонит,подумал Джонни и бросил взгляд на Вейзака. И он это знает.

Он проспал до четырех часов дня. Потом его повезли покоридору к лифту, спустили в отделение неврологии и продолжали исследования.Джонни плакал. Он, видимо, почти не мог контролировать себя, как все здоровыелюди. На обратном пути он обмочился, и ему, словно ребенку, поменяли белье. Нанего накатила первая (но далеко не последняя) волна депрессии, ему захотелосьумереть. Джонни стало жалко себя. Как все несправедливо, думал он. С нимпроизошло то же, что и с Рипом ван Винклем. Ходить он не может. Его девушкавышла замуж за другого, а мать – в религиозном экстазе. Стоит ли теперь жить?

В палате сестра поинтересовалась, не нужно ли ему чего. Еслибы дежурила Мари, Джонни попросил бы воды со льдом. Но она ушла в три часа.

– Нет, – сказал он и повернулся лицом к стене. И вскорезаснул.

В тот вечер отец с матерью пришли на целый час, и Вераоставила пачку брошюр.

– Мы собираемся пробыть тут до конца недели, – сказалГерберт, – и если у тебя все пойдет на лад, вернемся ненадолго в Паунал. Но мыбудем приезжать каждый уик-энд.

– Я хочу остаться с моим мальчиком, – громко заявила Вера.

– Лучше, если ты тоже поедешь, мам, – сказал Джонни. Депрессиянесколько уменьшилась, но он не забыл, что с ним творилось несколько часовназад. Если бы в тот момент мать затеяла разговор о чудесном предназначении,которое уготовил для него господь, Джонни вряд ли удержался бы от взрываистерического смеха.

– Я нужна тебе, Джон. Я должна объяснить тебе…

– Прежде всего мне нужно поправиться, – сказал Джонни. – Тывсе объяснишь потом, когда я начну ходить. Хорошо?

Вера не ответила. На ее лице появилось до смешного упрямоевыражение – хотя ничего смешного вокруг не было. Совсем ничего. Всего лишь играсудьбы. Если бы он проехал пятью минутами раньше или позже по той дороге, всемогло быть по-другому. А теперь посмотрите – всех нас тряхнуло по первое число.И она считает, что это божья воля. А иначе, наверное, можно свихнуться.

Чтобы прервать неловкое молчание, Джонни спросил:

– Что, Никсона переизбрали, отец? Кто выступал против него?

– Никсона переизбрали, – сказал Герберт. – Его соперникомбыл Макговерн.

– Кто?

– Макговерн. Джордж Макговерн, сенатор из Южной Дакоты.

– Не Маски?

– Нет. Но Никсон больше не президент. Он ушел в отставку.

– Что?

– Он был лжец, – мрачно изрекла Вера. – Его обуяла гордыня,и господь отступился от него.

– Никсон ушел в отставку? – Джонни был потрясен. – Никсон?

– Ему нужно было уйти, иначе б его убрали, – сказал Герберт.– Дело дошло до импичмента.

Неожиданно Джонни понял, что в американской политическойжизни произошли большие и серьезные перемены – почти наверняка итог вьетнамскойвойны – и он о них ничего не знает. Впервые он по-настоящему почувствовал себяРипом ван Винклем. Насколько все изменилось? Ему было даже боязно спрашивать.Затем в голову пришла поистине леденящая душу мысль.

– Агню… Агню стал президентом?

– Форд, – ответила Вера. – Хороший, порядочный человек.

– Генри Форд – президент Соединенных Штатов?

– Не Генри, – сказала она, – Джерри.

Он переводил взгляд с матери на отца, почти уверенный в том,что все это либо сон, либо чудовищная шутка.

– Агню тоже ушел в отставку, – объяснила Вера. Губы еесжались в полоску и побелели. – Он был вор. Получил взятку прямо у себя вкабинете. Так все говорят.

– Агню убрали не из-за взятки, – сказал Герберт, – а из-закакой-то грязной истории у него в Мэриленде. Похоже, он увяз в ней по горло.Никсон назначил вице-президентом Джерри Форда. А потом в прошлом августе иНиксон ушел в отставку, а Форд занял его место. Форд на пост вице-президентаназначил Нельсона Рокфеллера. Таковы у нас дела.

– Разведенный, – сказала сурово Вера. – Господь не даст емустать президентом.

– А что сделал Никсон? – спросил Джонни. – Боже праведный… –Он взглянул на мать, которая тут же насупилась. – Ничего себе, если дело дошлодо импичмента…