«поклонения ради и описания». Великие общества человеческие волнуются страстно и грозно от столкновения правительственных начал одних с другими. Эгоизм, упорство, потворство, увлечение и другие задержки человеческого преспеяния, вмешиваясь в дело идей, часто до того искажают истинный образ вещей, что самые проницательные люди не разумеют надлежащего хода причин и следствий и судят о событиях по их случайной видимости, строя теории на ошибочных выводах. Пусть они приникнут своим вниманием к той же самой борьбе начал или систем в другом, инаковом – иноческом, как он себя называет, мире. За пределами шумной и страстной суеты также существуют и борются между собою две политические системы иночества – две утопии, на взгляд мирской, – своежитие и общежитие. И та и другая имеют свои разности, свои как бы степени идеализации, но при всем том каждая дает себя понимать ясно под чертами общими, как бы существенными. Первая держится начал свободы, вторая – неволи. С одной стороны тут независимость, равенство, предоставление каждому самому думать и радеть о себе и обществе, подчинение уставу, а не уставщику, – общему правилу, а не личному произволу, определение себя к тому или другому разумное, а не бессознательное, и действование вследствие того усердное, а не наемнически холодное... Приятно вообразить такое жительство. Еще приятнее было бы увидеть его. Но, к сожалению, там же – доступ силе, богатству, всякого рода влияниям, зависти, несправедливости, гордости, пронырству, эгоизму – неумолимому и несокрушимому, и в заключение всего там же нередкое обращение к посредничеству башни, этого постоянно висящего над мирною обителию меча Дамоклова, этого злого посмевания несовершенству совершеннейших из обществ человеческих! С другой стороны – вот строгое и тяжелое и уничижительное общежитие под одною волею и одним велением, – стройное, мирное, точное, механически-исправное, разрешающееся тихим и веселым трудом, взаимным сочувствием, довольством, беспечалием, простотою жизни, смирением, бесстрастием, – равенство не в идее только, а и на деле – общество в наиболее естественном и точном смысле слова! Но неизбежный вопрос – где же достойный представитель сей единой воли, – общепризнанный и общежелаемый законодатель и распорядитель обители, – игумен в истинном смысле слова? Там, где есть святые Феодосии, Афанасии и им подобные аввы (отцы), его не нужно искать. Он там есть все, – дух и плоть монастыря. Вокруг него общежитие водворяется там само собою, им живет и движется, и представляет из себя, конечно, зрелище в высшей степени увлекательное. Он не уничтожает там своим званием общего равенства и своею волею общей независимости. Он только служит тому и другому отечески. Однако же где нет игумена делом – игумена-отца, а есть только игумен именем – игумен-господин, там и в общежитии представляются камни претыкания не меньшие, чем в своежитии.

От келлиотской «естественно-семейной» жизни, совершенно свободной в старце и совершенно подневольной в послушнике, иноческая политическая система на Св. Горе восходит по степеням скитской и монастырской до развития на основаниях нравственноразумных в условные союзы «товарищества» и «общества», отрицая мало-помалу совместное существование свободы и неволи и достигая взаимным ограничением их до равенства и независимости, пока не станет на высоту жизни «духовно-семейной» – киновии (общежития) – посильного образца царства Божиего на земле, откуда переход остается уже один в отшельничество – земное небожительство – тоже посильное, – сколько, т. е., может его позволять земля и выносить земнородный. Не есть ли это образ богоуставленного порядка вообще привременного бытия человека – дитяти, юноши, мужа, старца? Не выражает ли он собою и всей истории борьбы человека с самим собою и с своим положением среди себе подобных, памятником коей служит вся всемирная история?.. Для политики мира сего полезно учиться у политики тех, которые по своему званию и положению от мира не суть, хотя и суть для мира.

И да сотвориши Ми освящение, и явлюся в вас: и сотвориши Ми по всему, елика Аз покажу тебе на горе, образ скинии и образ всех сосудов ея... виждь, да сотвориши по образу, показанному тебе на горе (Исх 25:8, 40). Дерзнем присовокупить к слову Божию свое, невольно излетающее, слово: на Горе Святей.

Статья IV. Скит Св. пророка Илии. Пандократор. Ватопед

Св. Гора, 5 августа 1850

Минувший раз мы отправлялись ранним утром, – к востоку, – навстречу восходящему солнцу. Теперь все было противное. Мы оставили приют свой около пяти часов вечера и отправились к западу – вослед скрывавшемуся светилу. Это обстоятельство имело свою долю влияния на расположение духа нашего. Мы ехали молча. Вечерняя тишина, сменившая шумный и многотревожный день и призывавшая всех живущих к вольному или невольному покою, наводила на сердце тайное уныние. Луч солнца сокращался, слабел, холодел, видимо уступал перемогавшему напору тьмы. Душа отвечала ему своим закатом сил, их слабением, сжатием, упадком – под тяжестию дебелевшей плоти. Отчего это обвечерение души при виде вечереющего дня? Двух-трех слов достаточно к тому, чтобы сказать, что такое – запад и что – вечер; но никакими словами не высказать их симпатического отношения к душе. Вечер, осень, старость – это концентрирующие дух наш круги. Смотря в ближайший из них, в то же время видишь отдаленнейший, хотя и неясно – по общему оптическому закону. После вечера естественно ожидается утро. За осенью придет весна. Но какой исход старости?.. Вот где разгадка глубокой думы и тайной печали, посылаемой душе вечером. Сквозь физическое зрение смотря на запад, дух наш отдает невольную дань земному, наглядному воззрению на мир, и сознательно заблуждается. Он как бы не хочет знать, что запада нет на самом деле, что запад в одном месте есть восток в другом, что, стремясь все на запад, дойдешь наконец до востока, – состарившись, обновишься в пакибытии. О, вскую прискорбна еси, душе моя? И вскую смущаеши мя? Жаждай и ты к Богу крепкому, живому, и радуйся о том вечере, когда придешь и явишься лицу Божию (Пс. 41).

Безвременны были скорбные мысли эти накануне дивного праздника Преображения Господня, и неуместны вообще на Св. Горе афонской, где запад солнца и свет вечерний напоминают подвижникам одно только воспевание гласы преподобными св. Троицы и Сына Божия, живот дающего. Тем не менее, приражаясь к душе многократно, они требовали высказать себя. – Отправляясь в путь, мы имели намерение обозреть прибрежные монастыри : Ставроникиты, Пандократора и Ватопед. Но, запоздав за сборами, должны были на сей раз отказать себе в удовольствии видеть ближайший из них, Ставроникитский. Проехали только по вершине холма, на