– Не слушай ее, Элиза! – Простаков взял потрясеннуюАльтаирскую за руку. – А вы, Ксантиппа Петровна, нарочно это устраиваете.Потому что знаете – все подозревают вас.

Лисицкая громко рассмеялась.

– Ну разумеется, кого ж еще? А я, между прочим, обратилавнимание на одну маленькую, но любопытную детальку. Обыкновенно вы, верныйрыцарь, на поклонах подхватываете самую красивую корзину и лично подаете еедаме своего сердца. А в этот раз не стали. Почему?

Простаков не нашелся, что ответить, и от возмущения лишьзатряс головой.

Господин Мефистов, почмокав, мрачно произнес:

– Я бы не удивился ничему. То есть никому. – И поочереднообвел взглядом каждого.

Всякий, на кого устремлялся подозрительный взгляд «злодея»,реагировал по-разному. Кто-то протестовал, кто-то бранился. Дурова высунулаязык. Регинина, презрительно усмехнувшись, удалилась в коридор. Разумовскийзевнул.

– Ну вас к черту. Пойти что ли покурить, роль посмотреть…

Настоящего скандала все-таки не вышло. Через минуту-другуювсе разбрелись, оставив пару «злодеев» в некотором разочаровании.

– Вы, Антоша, могли бы выкинуть такую штуку, просто чтобыраздразнить гусей, – будто по инерции сказала Лисицкая партнеру. – Признайтесь,ваша работа?

– Бросьте, – вяло ответил Мефистов. – Что нам друг дружкудразнить? Сяду в зале, примерю Епиходова. Тоже еще роль…

«Интриганка», кажется, была недовольна. Поскольку вартистическом фойе никого кроме Фандорина не осталось, попробовала свои когтина новеньком.

– Загадочный незнакомец, – вкрадчиво начала она. – Выпоявились так внезапно. Прямо как вчерашняя корзина, которую неизвестно ктоприслал.

– Простите, сударыня, не имею времени, – холодно ответилЭраст Петрович и поднялся.

Сначала заглянул в зрительный зал. Там, разместившись поодиночке, на отдалении друг от друга, сидели и смотрели в свои разномастныепапки несколько актеров. Элизы среди них не было.

Он направился в коридор.

Прошел мимо Ловчилина, пристроившегося на подоконнике, мимодымившего трубкой Разумовского, мимо хмурого Девяткина, уставившегося водну-единственную страничку текста.

Альтаирскую-Луантэн он обнаружил на лестнице. Она стояла уокна, спиной к Эрасту Петровичу, обхватив себя за плечи. Текст в розовомпереплете лежал на перилах.

«Хватит валять дурака, – сказал себе Фандорин. – Мненравится эта женщина. Во всяком случае, она мне интересна, она меня интригует.А стало быть, надо с нею заговорить».

Он посмотрелся в зеркало, кстати оказавшееся неподалеку, иостался удовлетворен тем, как выглядит. Не бывало случая, чтобы дамы оставалисьравнодушны к его внешности – особенно, если он желал понравиться.

Подойдя, Эраст Петрович деликатно откашлялся и, когда онаобернулась, мягко сказал:

– Вы напрасно расстроились. Лишь доставили этой злоязыкойдаме удовольствие.

– Да как она посмела?! – жалобно воскликнула Элиза. –Предположить, будто я сама…

Она брезгливо передернулась.

Остро ощущая, как близко она стоит, всего лишь на расстояниивытянутой руки, Фандорин с тонкой улыбкой продолжил:

– Женщины склада госпожи Лисицкой не способны существоватьвне атмосферы скандала. Нельзя позволять, чтобы она затягивала вас в свои игры.Этот психологический тип личности называется «скорпион». В сущности,несчастные, очень одинокие люди…

Начало разговора получилось удачное. Во-первых, удалось ниразу не заикнуться. Во-вторых, собеседница теперь должна была спросить пропсихологические типы, и тут уж Фандорин сумел бы ее собою заинтересовать.

– А, пожалуй, верно! – удивилась Альтаирская-Луантэн. – ВКсантиппе действительно есть какой-то внутренний надлом. Делает пакости, но вглазах что-то жалкое, просящее. Вы наблюдательный человек, господин… – Оназапнулась.

– Фандорин, – напомнил он.

– Да-да, господин Фандорин. Штерн сказал, что вы знатоксовременной литературы, но вы ведь не просто драмотборщик? В вас чувствуетсякакая-то… особость. – Она не сразу подобрала слово, но оно Эрасту Петровичупришлось по вкусу. Еще больше понравилось ему, что на ее лице появиласьобворожительная улыбка. – Вы так хорошо разбираетесь в людях. Должно быть, выпишете театральные рецензии? Кто вы?

Немного подумав, он ответил:

– Я… путешественник. А рецензий, увы, не пишу.

Улыбка угасла, равно как и интерес, читавшийся в волшебнонеуловимом взоре.

– Путешествовать, говорят, увлекательно. Но я никогда непонимала удовольствия вечно перемещаться с места на место.

Ее взгляд, красноречиво брошенный на розовую папку, могозначать только одно: оставьте меня в покое, разговор окончен.

Но Эраст Петрович не хотел уходить. Нужно было сказать ейнечто такое, отчего она поняла бы, что их встреча не случайна, что тут какая-тонепонятная, но в то же время несомненная интрига судьбы.

– Элиза… Простите, не знаю вашего отчества…

– Я не признаю отчеств. – Она взяла текст в руки. – От нихтянет мертвечиной и азиатчиной. Будто ты – собственность твоего родителя. А япринадлежу только себе. Можете звать меня просто Элизой. Или, если угодно, Елизаветой.

Тон был безразличен, даже холодноват, но Фандорин пришел веще большее волнение.

– Вот именно, вы – Елизавета, Лиза. А я Эраст! П-понимаете?– воскликнул он с горячностью, которой в себе и не подозревал, да еще изаикаясь сверх всякой меры. – Я увидел в этом п-перст с-судьбы… Этот ваш жест сп-протянутой рукой… И еще с-сентябрь…

Он запнулся, видя: нет, ничего она не понимает. Никакогоответного движения души, никакой реакции кроме легкого недоумения. Удивлятьсябыло нечему. Что ей Эраст, что ей сентябрь, что ей белая рука?

Он стиснул зубы. Не хватало еще, чтобы Лиза, то есть Элиза, сочлаего безумцем или экзальтированным поклонником. Вокруг нее и без Фандорина болеечем довольно и тех, и других.

– Я хочу сказать, что меня поразила ваша игра во вчерашнемспектакле, – сдержаннее сказал он, всё пытаясь поймать ее уклоняющийся взгляд, задержатьего. – Никогда не испытывал ничего подобного. Ну и, конечно, потряслосовпадение имен. Меня ведь тоже з-зовут Эрастом. Петровичем…