– А да, в самом деле. Эраст и Лиза, – снова улыбнулась она,но рассеянно, безо всякого тепла. – Что там за вопли? Опять скандалят…

Он с досадой обернулся. Наверху действительно кто-то кричал.Фандорин узнал голос режиссера. «Кощунство!.. Святотатство!.. Кто это сделал?»– доносилось со стороны артистического фойе.

– Нужно идти. Ной Ноевич вернулся и, кажется, на что-тосердится.

Опустив голову, Эраст Петрович шел за Элизой, кляня себя зато, что провалил первый разговор. С ранней юности он не вел себя с женщинамитак по-идиотски.

– Я хочу знать, кто это сделал!

У входа в кресельную (иногда актерское фойе называли и так)стоял разъяренный Ной Ноевич с раскрытыми «Скрижалями» в руках.

– Кто осмелился?!

Фандорин заглянул в раскрытую книгу. Прямо под торжественнойзаписью о Дне независимости кто-то фиолетовым химическим карандашом вкривь ивкось, крупно, накарябал: «До бенефиса восемь единиц. Одумайтесь!»

Все подходили, смотрели, недоумевали.

– Театр – это храм! Служение актера – высокая миссия! Безблагоговения и сакральных предметов нам нельзя! – чуть не плакал Штерн. – Тот,кто это сделал, хотел оскорбить меня, нас всех, наше искусство! Что это закаляки? Что они означают? Сколько раз повторять: у меня в театре нет и не будетбенефисов. Это во-первых. А во-вторых, надругаться над нашей святыней – всеравно что нагадить в церкви! На такое способен только вандал!

Кто-то слушал его с сочувствием, кто-то разделялнегодование, но слышались и смешки. Во всяком случае, автор дурацкой надписи необъявлялся.

– Уйдите все, – слабым голосом сказал режиссер. – Никого нехочу видеть… Работать сегодня невозможно. Завтра, завтра…

Пользуясь тем, что все смотрят на страдальца, Фандорин несводил глаз с Элизы. Она казалась ему недостижимо далекой, воистину звездаАль-Таир, и эта мысль отчего-то была мучительна.

Он понимал: с этой болью нужно что-то делать, сама собой онане утихнет.

Вторую ночь подряд Эраст Петрович не мог уснуть. Притоммысли его были заняты отнюдь не дедукцией по поводу змеи в цветочной корзине.Внутреннее состояние гармонического человека миновало несколькопоследовательных стадий.

На первой Фандорину вдруг открылась простая истина, которуюменее умный и сложный индивидуум осознал бы гораздо раньше. (Правда, нужносделать скидку на то, что эту страницу жизни Эраст Петрович считал давнопрочитанной и навсегда закрытой).

«Я влюблен», – внезапно сказал себе 55-летний мужчина, многовсякого повидавший и переживший на своем веку. Удивился до невероятности, дажерассмеялся в тишине пустой комнаты. Увы, сомненья нет – влюблен я? Влюблен, какмальчик, полон страсти юной? Да полно! Какая постыдная нелепость, даже пошлость!Перегореть сердцем к 22-летнему возрасту; потом еще треть века жить над едватлеющим пеплом, бестрепетно снося разящие удары судьбы и сохраняя холодностьрассудка при самых роковых обстоятельствах; достичь душевного покоя и ясности внестаром еще возрасте – и вновь впасть в ребячество, оказаться в смешномположении влюбленного?!

И, главное, в кого! В актрису, то есть существо заведомонеестественное, изломанное, фальшивое, привыкшее кружить головы и разбиватьсердца!

Но это только половина проблемы. Вторая еще унизительней.Влюбленность была неразделенной, без взаимности и даже интереса спротивоположной стороны.

За минувшие годы столько женщин – прекрасных и умных,блестящих и глубоких, инфернальных и ангелоподобных – дарили ему обожание истрасть, он же в лучшем случае позволял им себя любить, почти никогда не теряяхладнокровия. А эта заявляет: «Я принадлежу только себе». И смотрит, будто нанадоедливую муху!

Так Эраст Петрович, незаметно для себя, перешел на следующуюстадию – возмущения.

Да принадлежите вы кому хотите, сударыня, мне что за дело!Влюбился? Взбредет же в голову этакая блажь! Снова рассмеявшись (теперь уже неудивленно, а сердито), он приказал себе немедленно выкинуть примадонну стрескучим псевдонимом из головы. Пусть они там в своем театрике самиразбираются, кто кому подкладывает свинью – то есть гадюку. Бывать в ихсумасшедшем доме опасно для психики рационального человека.

Воля у Эраста Петровича была стальная. Решил – как отрезал.Сделал вечернюю гимнастику, даже поужинал. Перед сном почитал Марка Аврелия,выключил свет. И в темноте наваждение навалилось с новой силой. Вдруг возниклоее лицо со смотрящими сквозь тебя глазами, послышался нежный, глубокий голос. Ипрогонять «принцессу Грезу» не было ни сил, ни, что хуже всего, желания.

До рассвета Фандорин проворочался, время от времени пытаясьотделаться от манящего видения. Но был вынужден признать, что порция ядаслишком сильна, организм отравлен безвозвратно.

Он оделся, взял нефритовые четки и занялся проблемойвсерьез, по-настоящему. Так началась третья стадия – осмысления.

Я влюблен, отрицать абсурдно. Это раз. (Щелкнул зеленыйшарик.)

Видимо, без этой женщины жизнь будет мне не в радость. Этодва. (Снова щелчок.)

Значит, нужно сделать так, чтобы она была моей – только ивсего. Это три.

Вот и вся логическая цепочка.

Сразу сделалось легче. У человека действия, к каковымотносился Фандорин, ясно обозначенная цель вызывает прилив энергии.

Прежде всего пришлось внести поправки в действующуюконституцию, которая никак не предусматривала такого неожиданного кульбита нагармоничном пути к старости.

Идет себе человек по полю, перейти которое – жизнь прожить,спокойно смотрит на плавную линию горизонта, и тот вроде бы постепеннопроясняется, становится ближе. Дорога приятна, шаг размерен, небо над головойклубится спокойными тучами – ни солнца, ни дождя. И вдруг удар грома, разрядмолнии, и неистовая электрическая стрела пронзает все существо, тьма обрушиваетсяна землю, не видно ни дороги, ни горизонта, куда идти непонятно, а главное – непонятно, надо ли вообще куда-то идти. Человек предполагает, а Бог располагает.