не синтагме, а парадигме, не пространству, а времени, но претендует на синтагму и на пространство. Темпоральность истекает из пустоты с претензией на полноту. Эстетические смыслы здесь имитируют этику. Глобализм пытается доказать свою реальность, свою бытийную подлинность. Это значит, что он претендует на Бога, но на самом деле является идолом. Глобализм – не универсален, как подлинный разрыв. Подлинная традиция – тоже универсальна, ибо цивилизационный духовный архетип открыт миру и связан с мировыми универсалиями культуры, с общечеловеческими ценностями. Глобализм же – это партикулярное явление. Речь идет о цепочке воображаемых образов и их скользящих знаковых означающих, диалектически движущихся в потоке времени. И в этой диалектике присутствует некий покой, некая пугающая метафизическая устойчивость. Номад всегда движется вместе с домом, мобильность предполагает статичность. Мир идолов начинает претендовать на незыблемость, но это – незыблемость золотого тельца, а не золото молчания.

Тем не менее, мир, который привык так долго считать себя единым, в классическом модерне создает «плавильный котел» культур, строя свою жесткую финансовую модель единовластия. Это поставило человечество на грань антропологической катастрофы, и люди начали требовать какой-то компенсации рыночной унификации. Так был завершен классический империалистический колониализм, и начался постмодерн. Постколониальная парадигма стала последней попыткой ритуального обновления системы, которая самой себе вынуждена ставить новых молодых идолов, подобно тому, как индейцы Доколумбовой Америки в конце каждого календарного отрезка времени (катуна) обновляли статуи своего претендующего на бессмертие царя.

На самом деле постколониализм является продолжением колониализма, а постструктурализм является продолжением структурализма, потому что жесткая сила воспроизводит себя посредством мягкой, а мультикультурализм просто легитимирует и продолжает основные противоречия, заложенные в глобализме, продлевая его болезненную инерцию. «Мыслить глобально, действовать локально», – вот девиз Римского клуба в канун осмысления глобальных проблем, который глава фирмы «Sony» Акио Морита использовал для создания японской модели гибрида – первого гибрида глобализма с национальной культурой, который вроде бы обещал ей спасение в рамках «дивного нового мира». Децентрация дополняла великий нарратив модерна малыми нарративами постмодерна, божество капитала начало распадаться на аватары.

Однако эта прогрессирующая в результате трансгрессии множественность явилась просто нелепым терапевтическим лечением запущенной онкологии симулятивного общества. Всем известно, что проект мультикультурализма прогорел на всех уровнях, от рассыпчатой логики до принудительной эстетики, и начал номинировать себя самыми разными именами, чтобы его патрон – извращенный Отец глобализма – хотя бы как-то выжил. В конечном итоге, мультикультурализм был трансформирован в идею транслокальности, продвигаемую в рамках политики регионов. Рассмотренные нами раннее проявления биовласти: транснационализм, трансэкономика, трансполитика, транссексуальность, транскультура, трансэстетика – все эти воплощения трансгрессии в современной действительности «без границ» – должны были породить и транслокальность – местность без местности, летящую в космическое пространство в резонансе с другими локальностями, оторванными от исторических корней. Так, эффект бабочки породил проект глокализма (глоболокализации) как последнюю, постмодерную, стадию перезагрузки глобальной системы.

Сам по себе этот проект не является сейчас особо значимым. Нас больше всего интересует, частью чего он является. Идея «диалога» глобального и локального, во-первых, происходит от искаженной в постмодерне философии диалога: когда учения Бубера и Левинаса попали в руки дерридианскому деконструктивизму, божественное «Ты» было объявлено устаревшим, и ему на смену пришли светские фантазмы других: не Логосов, но локусов. На самом деле никакого паритетного взаимодействия между глобальным и локальным, между идолом и его воплощениями быть не может: только асимметрическая зависимость и строгая иерархия Символического и Воображаемого, им порожденного. Искажение философии диалога в постмодерном прагматическом плюрализме и есть отправной точкой, необходимой нам, чтобы попрощаться с этой мировоззренческой парадигмой, с философией Другого, слишком Другого, обернувшейся новым тоталитарным кошмаром инаковости. Искаженный Бубер, искалеченный Левинас. Франкл и Розенцвейг, прошедшие искус Деррида и утратившие божественный подтекст… Диалог, превращенный в оружие мягкой силы. Вот, о чем мы ведем беседу.

Глокализм является довольно манипулятивным сплавом диалогической философии, мультикультурализма, постмодерного плюрализма и еще одного проекта, который также можно считать идолом театра, до того влиятельной парадигмой он стал в неолиберальной версии, – либертарианства. В рамках структуры глобализма неолиберализм носит еще ряд синонимических названий: «альтерглобализм», «трансформизм», «реформаторство», «скептицизм» и так далее. Все они созвучны друг другу и восходят к третьей волне развития общества, к обществу информационного менеджеризма и креативных элит «на местах». Мы имеем просто игру словами: идолов рынка среди идолов театра, трагикомедию интерпретаций Одного и Того же. Кажущуюся альтернативу неотвратимому глобализму, меняющему маски. Аватара Вишну – это сам Вишну, воплощение божества имеет одну и ту же природу с божеством, как Дао и Де, как Атман и Брахман, как Вишну и Кришна. Либертарианская основа «нового регионализма» – так еще называют глокализм – это способ ослабить вертикальную структуру администрации национального государства при помощи анархических горизонтальных связей сообществ. Но является ли трансформизм подлинной трансформацией? Насколько радикален скепсис этой альтерглобалистической идеи, связанной с локальностями? Действительно, отдельные стихийные социокультурные институции, создаваемые в рамках глокализма, не связаны с протекционизмом государства и его директивной цензурой. Но свободны ли они вообще? Вопрос – риторический. Конечно же, нет. Они являются сервисными придатками глубинных транснациональных сил, которые используют локусы и регионы для раскола неугодных им государств. Корпорация Microsoft протежирует Международный Глокальный Форум. Эти локусы имеют одну природу с глобальным миром, одну с ним сущность.

Глобальный мир вовсе не озабочен альтруистической данью локусам, их конструктивным самостоятельным развитием. Он их просто использует как ресурсные зоны, ничего избыточного здесь быть не может, никакой особой добавочной стоимости в производстве местной продукции. Это – колонии. Глокализация выводит локусы из-под опеки государства, вовсе не заботясь о сепаратистских реваншах внутри них, и бросает напрямую в огромную геополитику глобального мира. Даже больше: сепаратизм тут имеет глобалистскую направленность и нацелен на разрушение неугодных государств. Планетарность функционирования локусов имеет целью превратить их в космические капсулы на орбите мирового рынка. В то же время глобальный мир чрезвычайно недоволен теми сепаратными движениями внутри регионов, которые не направлены на его обслуживание. Именно поэтому мир рукопожатных идолов признает Косово, но не признает Донбасс, признает Каталонию, но табуирует Чьяпас. Все зависит от того, насколько тот или иной взбунтовавшийся регион «угоден». Если это – «хорошая» локальность, сепаратное движение в ней объявляется «освободительным», направленным против «авторитарного» государства. Так, поддерживаются все сепаратные выступления против России. Если это – «плохая» локальность, сепаратное движение в ней провозглашается «террористическим». Критерии добра и зла, справедливости и несправедливости идолов не интересуют. Идолы театра опираются на идолов рынка и используют двойные коды и многоходовки в номинации вещей.

2.2. Пещеры и постмодерн: сочетание несочетаемого

Для постсоветского пространства проект глоболокализации был разработан