— Давайте представим, что каждое из этих слов — скребок, — продолжил тренер, — и этим скребком мы должны отчистить некую поверхность. Представьте себе это. Произнеся это вслух, мы высвобождаем силу, заложенную в слове, делаем ее почти материальной. Мы должны помочь нашему коллеге, отчистить его от слоя, который покрывает его сущность. Он мешает ему жить, он делает его слабым, беспомощным, не способным сопротивляться злу и чужой воле. За одно мгновение у нас это не получится, так сразу мы его не отчистим, потому что слой наносился не один день и не один год. В этом слое спрессованы влияния разных людей и вещей. Поэтому он будет сопротивляться, ведь он так прочно налип на сущность этого человека. Но мы положили начало. Здесь и сейчас мы положили начало этому процессу. Ты начал свой путь, ученик.

С этими словами тренер отпустил еле дышащего юношу и позволил ему сесть на свое место. Дальше я слушала вполуха — все смотрела на Мажора, получившего публичную порку, и думала, как бы я вынесла подобную процедуру. Мальчишка сидел ни жив ни мертв, казалось, что даже фирменные вещи, которые на нем были, превратились в турецкую дешевку.

Стресс, который я испытала на первом занятии, немного встряхнул меня. То ли созерцание прилюдного унижения, то ли прикосновение к чужому несчастью подействовало на меня, то ли предвкушение соприкосновения с другими изломанными судьбами сыграло свою роль, но я как будто немного ожила. Мною постепенно овладевало чувство, которое можно, наверное, назвать мрачным возбуждением. Инстинктивно я чувствовала, что нас всех подвергают какому-то антинаучному, шарлатанскому методу воздействия, но даже эта дикость, во всяком случае на данном этапе, была для меня целительна. Она была лучше пустоты. Она была предпочтительнее того удушающего вакуума, в котором я находилась последние несколько лет. На следующем занятии стало понятно, что тренер будет методично вытряхивать душу из каждого, находя самую болезненную точку и безжалостно на нее нажимая. Впрочем, никакой его гениальной прозорливости это приписывать не стоило, ведь мы все заполняли анкету, а значит, были перед тем, кто ее прочитал, как на ладони.

Признаться, я думала, что Мажор (молодой все-таки!) не вынесет позора публичного обнажения и не придет на следующее занятие. Но он пришел, и мне даже показалось, что осматривал коллег с угрюмым злорадством, как бы говоря: «То-то кому-то сейчас достанется». И я поняла, насколько верен был расчет, сделанный составителем программы: человек, униженный на глазах у других, обязательно придет хотя бы для того, чтобы не остаться наедине со своим унижением. Он захочет посмотреть, как эту процедуру проделают с другими. Следующим на эшафот был приглашен Алкоголик.

Он пришел аккуратно одетым, со свежевымытытой головой, чувствительно надушенный каким-то приятным парфюмом, но его старания не обманули ни меня, ни тренера, не знаю уж, как остальных. Глаза у него все равно были мутными, а пальцы рук ходили ходуном.

— М-три, ты готов пообщаться со своими коллегами? — Тренер сделал ему жест, приглашающий выйти на середину и занять место публичной казни.

— Готов, — ответил ученик, изо всех сил старавшийся придать своему голосу легкомысленный оттенок. Он как бы говорил окружающим: все это игра, шутка, не более того, и я не мальчик, чтобы принимать такие игры всерьез.

Тренер уселся напротив него и ответил на улыбку, приветливо раздвинув уголки рта.

— Как ты себя чувствуешь, ученик? У тебя все в порядке?

— Все неплохо, учитель, — ответил тот, подыгрывая тону тренера.

— А самочувствие? Как твое самочувствие?

— Терпимо, — несколько помедлив, выбирая слово, ответил ученик.

— У тебя нет семьи, ты живешь один, я правильно рассказываю?

— Да, правильно, я живу один.

— Ну, тогда расскажи нам, какие преимущества имеет холостяцкая жизнь, — предложил гуру. — Ты ведь жил семейной жизнью, жил один, ты знаешь, можешь судить о разнице. Что хорошего в одиночестве? Разве оно так страшно, как его малюют?

— Одиночество может быть страшным, а может быть нестрашным, кто как привык, кому что нравится, — ответил Алкоголик, не чувствуя в вопросе никакого подвоха.

— Вот именно, совершенно с тобой согласен, — поддержал его учитель. — Почему же считается, что человек, не имеющий семьи, детей, ущербен? Кто это так решил? Почему все должны жить, следуя этим шаблонам? И чувствовать себя несчастными, если не соответствуют им? Каждый сам должен решить, как ему удобнее и вольготнее живется, я так думаю. Ты со мной согласен?

— Согласен, никто не обязан подчиняться стерео-типам, — охотно кивнул ученик.

— Далеко не всегда люди могут принять другого человека таким, каков он есть по своей природе, — продолжал гуру, — и незаметно начинают ставить условия: если я с тобой живу, то ты должен выполнять такое-то условие. Потом еще одно условие, третье, четвертое… И незаметно человек начинает терять себя. Следование стереотипам, подчинение чужой воле становится привычным. Оно подавляет и угнетает собственное «я» человека.

Тренер встал и, улыбаясь, прошелся по залу.

— Вот, например, считается, что нельзя пить одному, — сказал он, — что если человек хочет расслабиться и пропустить рюмочку-другую, ему для этого обязательно нужна компания. А также определенное время суток, определенный антураж. Например, если вы выпьете в ресторане, вечером, да еще и в компании людей, пусть даже не нужных вам совершенно, это будет считаться нормальным. А если вам захочется сделать то же самое одному, и не вечером, а, скажем, днем… Все, точка. Вас сочтут алкоголиком, изгоем и перестанут принимать всерьез. Думаю, все знают, что это общепринятое правило. А кто-нибудь может мне ответить: почему? Почему, если человек хочет выпить, он обязательно должен искать того, кто тоже испытывает такое желание? Разве кто-нибудь осудит нас за то, что мы пообедали в одиночестве? Разве мы ищем компанию, чтобы посмотреть фильм по телевизору? Почему же человек не может выпить сам? Просто потому что это доставляет ему удовольствие? Как ты считаешь, ученик?

— Я согласен, — кивнул тот, кажется, все еще не чувствуя расставленную ловушку, — это тоже ложный стереотип.

По левой стене зала стояло несколько книжных шкафов и рабочий стол гуру, снабженный компьютером и удобным офисным креслом. Тренер подошел к одному из шкафов, извлек из него бутылку виски, золотистый пакетик и маленькую вазочку.

— Люблю хороший виски, имею такую слабость, — изрек тренер, разглядывая этикетку, будто видел ее в первый раз.

Затем он разорвал пакет, в котором находился, насколько можно было разглядеть с моего места, засахаренный арахис, и высыпал орехи в вазочку. Опять прошелся к шкафу, еще что-то достал и, повернувшись спиной к ученикам, расставил предметы на стеклянном столике, который в силу своей прозрачности располагался возле его письменного стола, оставаясь практически незаметным. Учитель придвинул столик к сидящему посреди зала ученику. На столике красовалась бутылка виски, вазочка с орехами и два маленьких стакана.