– В Париж! В Париж короля!

И король вынужден покориться разъяренной толпе. И его колымага, запряженная шестерней, тащится по размокшей дороге в Париж. Солнце светит. Ликует толпа. Национальные гвардейцы конвоируют короля. Впереди Лафайет на белом коне. Может быть, где-то возле него бодро шагает национальный гвардеец Пьер Огюстен Карон де Бомарше.

Короля доставляют в Париж и поселяют в старинном запущенном дворце Тюильри. Отныне он пленник Парижа. А по правде сказать, он уже не король.

Неизвестно, шагает ли Пьер Огюстен под дождем, облаченный в синий мундир, по дороге в Версаль. В общем-то, должен, прямо-таки обязан шагать. Ведь он национальный гвардеец, солдат революции и этим званием гордится до чрезвычайности. В той же степени неизвестно, стоит ли он, как национальный гвардеец, в синем оцеплении, которым генерал Лафайет немедленно окружает королевский дворец, обеспечивая своими действиями уже мифическую неприкосновенность особы короля и королевской семьи. Неизвестно и то, является ли он в составе депутатов от ратуши приветствовать короля в его новом пристанище. Новая власть извиняется за причиненные ему неудобства. Её представители вежливо вопрошают:

– Как благоволит Ваше величество расположиться на жительство?

Король бурчит довольно невежливо:

– Пусть каждый располагается, как сумеет. Мне достаточно хорошо.

Может быть, шагает, стоит и является, а может быть, не шагает, не является и не стоит. Это не так уж и важно. Каждая подробность движения на Версаль, пленения короля и его водворения в Тюильри под охрану национальных гвардейцев передается тысячеустой молвой и на все лады обсуждается тысячи раз. Он в курсе событий, и пока что они не вызывают у него больших опасений. Обычная веселость не оставляет его. Он позволяет себе пошутить:

«Сейчас у нас крепости вместо дворцов, а пушки служат оркестром. Улицы нам заменяют альковы: там, где слышались томные вздохи, громко прославляют свободу. “Жить свободными или умереть” звучит вместо “я тебя обожаю”.Такие-то у нас забавы и игры. Любезные Афины превратились в суровую Спарту. Но поскольку любезность наше врожденное качество, мир, вернувшись, вернет нам наш истинный характер, только на несколько более мужественный лад. Наше веселье снова возьмет верх…»

Он прав: веселье вернется к французам. Он ошибается только в том, что оно скоро вернется. К несчастью для него самого.

Впрочем, в те дни ошибаются все. Никто не предвидит новых бурных событий. Суровая Спарта выглядит спокойной и мирной. Вслед за королем Учредительное собрание переезжает в Париж и занимает апартаменты архиепископа, к тому времени покинувшего страну и свою паству на произвол немилосердной судьбы. Заседания возобновляются. Сиейс молчит и рычит Мирабо. Власть теперь там, и все ждут, какой окажется эта новая власть.

Король становится тем, кем всегда был: беспомощным и ненужным. Он с тем же равнодушием живет в Тюильри, с каким жил и в Версале. Обедает. Прогуливается по саду. Ничего не читает. Не видит бумаг, что ему нравится больше всего. Тоскует только о том, что нельзя поохотиться. Зато ему доставляют его слесарные инструменты. Взмах напильника, и к нему возвращается его обычное благодушие и безразличие ко всему, не только к власти и к Франции, но и к семье.

Пьер Огюстен видит в его лице престарелого Альмавиву: то же бессилие, та же жажда покоя, то же безразличие ко всему. Как и клубится давно в его новом замысле, вокруг него уже не завязать ни комедии, ни драмы, это второстепенный, обреченный на бездействие персонаж. А вокруг кого завязать? Вокруг Фигаро? Да и Фигаро ведь нынче не тот. Нынче он национальный гвардеец, солдат революции. Он стоит на посту. Он держит ружье. Но в кого же он станет стрелять? Как ни гляди, а мишени не видно.

Новый персонаж появляется неожиданно и вовсе не с той стороны, откуда ждет его Пьер Огюстен. Сначала как личность. Потом как новая власть.

Появление нового персонажа стремительно. Король в Тюильри, народ торжествует, а кризис не устранен. Кризис растет. Кризис углубляется, ширится. Кризис грозит катастрофой. Народ снова взбунтуется, если его не кормить, а как его накормить? Народ не работает, производство стоит, в казне ни гроша. Учредительному собранию нужны деньги, как они были нужны королю. Король их не нашел и вот торчит как перст в Тюильри. Какая участь ожидает Учредительное собрание, если и оно не найдет?

Учредительное собрание решается на гибельный шаг, лишь бы спастись на какое-то время. Оно выпустит бумажные деньги. Все французские финансисты изумлены, вместе с ними изумлен и Пьер Огюстен, один из крупнейших финансистов своего времени. Все министры короля были, разумеется, демагоги, лицемеры и жулики. Они втирали очки королю и стране своими фантастическими проектами, устраивали всевозможные займы, чтобы этими займами погасить проценты прежде сделанных займов и благодаря этому получить новые займы. Это был порочный круг, но не больше того. Министры короля не посягали на святая святых: они не посягали на золотую монету. В худшем случае они фальсифицировали её.

А что предлагают новые демагоги, лицемеры и жулики, составившие Учредительное собрание, чтобы доставить разоренной Франции благоденствие? Вместо золотой монеты они предлагают резаную бумагу. Что за этим последует, знает любой финансист. Знает и Пьер Огюстен. Знает кое-кто из начитанных депутатов Учредительного собрания. Деньги обесценятся. Инфляция окончательно подорвет экономи0ку и сметет любое правительство, будь то король, парламент или сам Господь Бог. Это закон.

Самоуверенным, но малограмотным депутатам, конечно, подсказывают, что бумажные деньги только в том случае станут деньгами, если они будут твердо, самым надежным и наинадежным образом обеспечены государством. А чем же может обеспечить бумажные деньги новое государство, во главе которого стоит Учредительное собрание? Ровным счетом ничем, поскольку Учредительное собрание не владеет ничем.

Следовательно, оно должно чем-то владеть, иначе оно бесславно погибнет, следом за королем. А чем оно может владеть? Как будто всем, ведь Франция всё ещё очень богата. Король чрезвычайно богат, не деньгами, конечно, но землями, лесами, дворцами и замками. Дворянство тоже богато, тоже не деньгами, но землями, лесами, дворцами и замками. А богаче всех духовенство, и деньгами, и землями, и лесами, и аббатствами, и монастырями. Ежегодный доход католической церкви во Франции оценивается в пятьсот миллионов парижских ливров. Земли, леса, замки, дворцы, аббатства, монастыри можно взять и продать. Вырученных денег хватит на всё и на всех, Кое-какая мелочишка ещё и останется. Проще всего взять, конечно, у церкви. В Европе это проделывали множество раз. В Германии, в Голландии, в Англии, в Швеции. Монастыри разорили, земли забрали, и ничего, живут хорошо. Прямо надо сказать, прекрасно живут.

А как взять? Только что с шумом и треском принята Декларация прав. Хорошая вещь. Учредительное собрание имеет полное право гордиться и в трубы трубить на весь мир. Только вот в Декларации объявлено строго-настрого, что частная собственность неприкосновенно. Не Учредительному же собранию теперь к ней прикасаться и конфисковывать имущество церкви, пусть и на благо отечества. Немыслимо. Всё равно, что самому себе плюнуть в лицо. Конечно, ещё станут плевать, но время для этого ещё не пришло.