Нет сомнения, что он присутствует на этом поразительном зрелище в этой четырехсоттысячной толпе восторженных парижан и представителей всех провинций, именуемых федератами. Присутствует король. Присутствуют депутаты. Присутствуют герои Бастилии. Во главе празднично разодетого духовенства на Марсовом поле появляется бывший князь Талейран в епископском одеянии. Не кому иному, именно ему Учредительное собрание поручает эту важную миссию. Он благословляет короля. Он благословляет депутатов. Он благословляет народ. Народ обнажает головы. Возле Алтаря отечества, который воздвигнут посреди площади ради этого торжества, он служит молебен. Под его благословение подходят федераты и на Алтаре отечества приносят священную клятву быть верными нации, королю и закону. Париж ликует всю ночь.

Великолепное, несравненное зрелище. Торжественная и насквозь лживая клоунада. Кому, чему приносят они клятвы верности? Нации? Но нация уже раскололась на две враждебные части, которые готовы уничтожить друг друга в кровавой резне. Королю? Но король лицемерно принимает декреты Учредительного собрания, появляется на его заседаниях, точит свои замки в тишине и покое дворца Тюильри, а сам тайно обращается к иноземным правителям и призывает интервентов на французскую землю, чтобы они вырвали с корнем это проклятое семя, то есть пролили реки крови именно тех, кто сейчас приносит ему клятву верности. Закону? Но о законе, которым одаряет французов учредительное собрание, не хочется и говорить.

Точно стремясь подтвердить, что всё это одна хорошо поставленная комедия, Талейран проводит вечер у графини Лаваль. Он возбужден, что с ним приключается редко. Внезапно он срывается с места и мчится в игорный дом. Там он срывает банк. Возвращается. Обедает в обществе знатных господ, которые готовы разорвать на куски всех этих не отесанных федератов вместе с их глупыми клятвами. Веселится напропалую, что с ним тоже редко случается. Вновь мчится играть и в другом игорном доме в один и тот же день ещё раз срывает банк, что во всей истории игорного дела происходит едва ли не единственный раз. Опять возвращается, нагруженный золотом и банковскими билетами. Ему не хватает карманов. Он накладывает полную шляпу. Ужинает и веселится. И нисколько не скрывает своих подвигов не только от графини Лаваль, но и от прочих сограждан.

Пьера Огюстена коробит от нахлынувшей волны лицемерия. Он всегда действует открыто и честно. Правда, время от времени ему приходится скрываться и действовать под покровом непроницаемой тайны, но только не ради того, чтобы обманывать свой народ, а лишь ради того, чтобы обвести вокруг пальца недругов Франции. Перед своим народом он чист.

Его благородные чувства должны найти выход, и они находят его. Он возвращается к давно задуманной пьесе. Отныне он именует её «Преступная мать, или новый Тартюф». Да, он сознательно соревнуется с великим Мольером. Он жаждет его превзойти, и в определенном смысле это ему удается.

Биографы заблуждаются, когда видят в Бежарсе всего лишь пародию на мелкого адвоката Бергаса, досаждавшего ему в течение нескольких лет. Таким образом, весь смысл этого образа сводится к невинной мести заурядному аферисту, вроде того, как Бридуазон был местью адвокатам и судьям Мопу.

Нельзя возражать, в этом образе есть и желание мести. Только это его самая малая часть, как и Бридуазон был даже не второстепенным, а третьестепенным персонажем его предыдущей комедии. В своей новой пьесе Пьер Огюстен создает образ нового лицемера. Лицемер Мольера торгует Богом и Небом. Его не так уж трудно разоблачить. Недаром ему безоговорочно верит только Оргон.

Лицемер, которого изображает с присущим ему мастерством Пьер Огюстен, торгует честью, истиной, справедливостью, то есть всем тем, чем на его глазах открыто торгуют малосимпатичные депутаты Учредительного собрания. Лицемер Мольера не столько страшен, сколько смешон. Из-под пера Бомарше выходит мрачная фигура политического прохвоста, рожденного революцией. По этим первым наброскам он, как и во многом другом, предвидит грязное будущее последующих веков, когда проходимец типа Бежарса станет ведущим персонажем всей внутренней и международной политики без исключения всех государств.

Он вкладывает в него всё свое отвращение, весь свой гнев. Его новый герой получается слишком гнусным, слишком подлым и омерзительным. Такой герой уже не годится в комедию. Сама собой вместо комедии рождается драма. Пьер Огюстен и здесь опережает свой век. Этот жанр очень скоро станет ведущим, и многие приемы, которые открывает в «Преступной матери» Пьер Огюстен, будут использованы драматургами девятнадцатого столетия.

Разумеется, он вновь закручивает до предела пружину сюжета. Он прибегает к секретным шкатулкам и письмам любовников, писаных кровью. Он нагромождает измены и вводит внебрачных детей. Его герои раскаиваются и негодуют, страдают от ревности и жажды мести. И все эти страсти кипят и клубятся уже не вокруг женитьбы графа на сироте или слуги на служанке, как в его знаменитых комедиях. То золотое время прошло. Пружиной всей европейской жизни становятся деньги. Отныне наследство становится единственной вселенной для всех этих Растиньяков и Рюбампре. Пьер Огюстен угадывает это с присущей ему прозорливостью. Бежарс не влюблен, как были влюблены Альмавива и Фигаро. Бежарс всего-навсего охотится за богатым наследством.

Это куда более жгучая тема, чем все предыдущие. Охота за состоянием уже началась. Не только депутаты Учредительного собрания, но разного рода спекулянты и аферисты под звуки речей о чести, справедливости и благе отечества растаскивают так называемые национальные имущества, то есть объявленные государственной собственностью имущества эмигрантов и церкви.

Кажется, ему мало столь прямого указания на текущую современность. Он делает больше. Правда, как и прежде ему не удается сделать французами Альмавиву и Фигаро. Это слишком опасно. Тогда он их переселяет в Париж. В революционный Париж. В те самые дни, когда пьесу разыграют на сцене. Он там и тут рассыпает язвительные приметы головокружительных и подчас смешных перемен. Альмавива запрещает именовать его вашим сиятельством. Издевательства занимают место прежних острот. У него теперь говорят о стране, где всё перевернулось вверх дном, и о тех дураках, которые торжествуют, пока что ещё ничего не достигнув. В речах его персонажей ровно столько напыщенной, явно безвкусной риторики, сколько её льется с трибуны учредительного собрания, с газетных листов, в речах уличных агитаторов и террористов Якобинского клуба. Под видом семейной драмы, будто невинной, он дразнит новые власти, едва ли не понимая, что играет с огнем.

Он отдает её Французской комедии. Она вызывает восторг. Актеры готовятся к репетициям, вероятно, уже предвкушая, с каким восторгом будут приниматься горячие реплики. Остановка за малым. Пайщики, как и в прежние времена, не желают оплачивать авторский труд. При старом режиме Пьер Огюстен создал литературное общество, которое приструнило театры и вынудило их делиться доходами с драматургами. Теперь он идет дальше. У него имеются знакомые депутаты. Его энергия их заряжает. Они отстаивают законопроект в комитетах, поднимаются на трибуну с речами, которые составлены им, и Учредительное собрание принимает декрет о защите авторских прав.