Догоняя Симу с Нинкой и Василия, радовалась в душе: как все же хорошо, что Фред не струсил, оказался столь находчивым. Иначе не избежать бы и мне позорного и долгого – аж до самого Маргаретенхофа – «кросса» перед велосипедом поганца Квашника.

Вечером, проводив Василия, я, Миша и Сима ходили к Гельбу слушать радио. Странно, что в сводках Киев даже не упоминается, но зато передали другую приятную новость: «…В Крыму высадился советский десант. Идут большие кровопролитные бои за Днепропетровск…» Непонятным явилось сообщение о том, что в последние дни «неспокойно в Финляндии». Что значит – «неспокойно»? То ли сами финны поднялись на борьбу и пытаются гнать прочь со своей земли «славных германских вояк», то ли наши советские войска вошли в Финляндию и этим доставили беспокойство Вермахту?

Правда, не далее как сегодня днем сыновья Степана Генка и Толька говорили что-то о том, будто слышали от «англиков», что русские продвинулись в Финляндии уже на триста километров. Но никто из нас не придал их словам значения, посчитал обычной мальчишеской болтовней. А вдруг все это так и есть?

Передали также по радио, что в Италии продолжаются бои за Рим. Значит, англо-американцы тоже не бездействуют. Однако медленно. Так медленно…

Остаток праздничного вечера посвятила чтению «Истории государства Российского». Вроде бы все, что есть в книге, уже в какой-то мере знакомо, и все равно, читая ее, узнаешь многое заново, многое словно бы видишь со стороны, как бы из другого измерения. Сколько же тяжких, нечеловеческих испытаний выпало на твою долю, моя Россия, сколько кровавых, мрачных тайн сокрыто за пологом твоих столетий!

8 ноября

Понедельник

Опять целый день забрасывали землей бурачные бурты, и опять я в своих мыслях была далеко-далеко – в «тридевятом царстве, в тридесятом государстве» – в моей милой, никогда не забываемой России. Снова нахлынули воспоминания, такие светлые, такие горько-волнующие. Как я благодарна своей безотказной слушательнице Симе, которая терпеливо внимает моим бесконечным рассказам о тех, с кем надолго ли, мимолетно ли сводила меня жизнь.

Отчетливо и зримо, словно это было вчера, вспомнились последние предоккупационные недели, когда деревню заполнили отозванные на краткосрочный отдых, усталые, с серыми обветренными лицами, сквозь пропыленные бойцы. В нашем доме тоже остановились несколько человек. Мама топила для них баню, варила в русской печке наваристые щи и рассыпчатую картошку, ставила на стол большую сковороду с шипящими шкварками, кринки с молоком и простоквашей, миски с принесенными из погреба солеными, терпко пахнувшими укропом и чесноком огурцами и сочной, пересыпанной оранжевыми морковными звездочками, квашеной капустой.

Разомлевшие от парной бани, оттаявшие сердцами солдаты, по-домашнему, в нательных рубахах, располагались за столом и под грозный аккомпанемент дальнего военного грома вели неспешные беседы о семьях, о детях, о предстоящей уборке урожая и о том, как трудно придется на брошенных землях женщинам без их мужских рук. Потом разговор неизменно переключался на фронтовые дела. С горечью говорили они, как стыдно им, солдатам, отступать и какими виноватыми считают они себя перед жителями оставляемых врагу поселений, какая неразбериха творится подчас на передовой и как трудно им, почти безоружным, противостоять вооруженным до зубов фашистским армадам. «У немцев автоматы, – говорил один, – а тут – нечем воевать: зачастую одна винтовка на десятерых»… «Как-то прибыл состав с оружием, – вспоминал другой, – а когда раскрыли вагоны, в них оказались… валенки и шапки». «Наверное, высокое начальство полагает, что, как в пословице, фрицев можно шапками закидать», – мрачно шутил третий.

Мы с Нюрой прямо-таки изнывали от желания хоть чем-то помочь этим людям. Однажды подсмотрели, как несколько бойцов развесили для просушки на солнцепеке возле нашего двора выстиранное ими на речных мостках белье. И решились. С замирающими сердцами сняли с веревки полупросохшие, пахнущие мылом и речной тиной рубахи и кальсоны, закрывшись в комнате, торопливо тщательно прогладили все духовыми утюгами. После чего сложили аккуратно каждую вещь и в таком сложенном виде снова прикрепили защипками к веревке.

Ну не дурочки ли были? Ведь, когда вскоре подразделение получило приказ отправляться в путь, солдаты посрывали свое белье с веревки, так, вероятно, и не заметив оказанной им нами столь неуклюжей услуги.

А затем, на смену ушедшим, появились новобранцы. Это были совсем юные, обстриженные «под нуль», необстрелянные парни, в мешковато сидящих на них гимнастерках, с обмотками на тонких мальчишеских ногах, в больших, не по размеру, грубых башмаках. Они были шумны, веселы, беспечны и свято верили в то, что именно теперь, когда у них в руках оружие, дела на фронтах непременно наладятся и что наконец-то поганые фашисты побегут прочь с русской земли. Уже вскоре мы с Нюрой знали, что все они – недавние студенты ленинградских вузов, что прибыли сюда на учебу из разных мест страны и что все, как один, пошли на войну добровольцами.

Старшим у этих ребят числился безусый, страшно деловой и серьезный парень по имени Толя. В отличие от остальных новобранцев, он ходил в морском бушлате, на отвороте которого красовался значок отличного стрелка ГТО. Его напускной серьезности никак не соответствовало простецкое круглое лицо с веселой россыпью веснушек на вздернутом носу, с широко распахнутыми серыми глазами.

Толя не вступал ни со мной, ни с Нюрой в разговоры. Мне казалось, что он даже отчего-то сторонился нас. Но, зайдя случайно под вечер в большую комнату, я застала его стоящим возле моей книжной этажерки. Он держал в руках раскрытый томик Германа «Наши знакомые». Заслышав мои шаги, Толя смущенно улыбнулся, тут же захлопнул книгу: «Извините… Это – ваша? А я, знаете, так и не удосужился еще прочесть, хотя много слышал о ней. В библиотеке постоянно очередь была».

– Возьмите, – сказала я и почувствовала, как заныло сердце при мысли о расставании с любимой книгой. – Пожалуйста, возьмите ее, – повторила я твердо. – Я уже прочла, а вам… вам наверняка тоже понравится.

– Боюсь, что у меня не будет теперь времени для чтения романов, – сказал с сожалением Толя, но все-таки, сняв с плеча сумку, запихнул туда книгу. Он с благодарностью посмотрел на меня. – Я постараюсь вернуть ее вам. Обязательно верну. Вот война закончится…

А потом как-то случилось, что мы долго стояли и разговаривали с ним в коридоре, возле дверей. Просто случайно столкнулись в дверном проеме – он шел в дом, а я, наоборот, – на улицу. Просто остановились, просто слово за слово разговорились. Оказалось, что Толя старше всех новобранцев – скоро ему исполнится 21 год, – и что он уже не новичок во