в последнюю очередь со стороны председателя еврейской общины Германии Игнаца Бубиса. Речь Вальзера, по словам Бубиса, была «новой попыткой не релятивировать Аушвиц, а начать новую эру, в соответствии с девизом: „Все, что произошло, ужасно, но через пятьдесят лет пора переходить к «нормальности»“»[87]. Дебаты, продолжавшиеся несколько недель, ясно показали проблематичность продолжающегося увлечения нацистской эпохой. Ведь постоянное внимание к ней было необходимо потому, что молодые поколения, в отличие от ровесников Вальзера, уже не помнили о самих событиях и поэтому вынуждены были получать информацию о них в книгах или на выставках. Поэтому вполне вероятно, что «постоянного представления» избежать не удалось.

Когда Вальзер описывал свое ощущение, что мотивы «презентации нашего позора» направлены вовсе не на то, чтобы «вспомнить, не дать забыть», а на «инструментализацию нашего позора ради целей сегодняшнего дня», эти замечания неизбежно отсылали и к другой прошлой политической теме тех месяцев – компенсации иностранным подневольным работникам. Этот вопрос не нов. С 1953 года Лондонское долговое соглашение откладывало все репарационные требования к Германии до дня заключения мирного договора. В то же время такие иски могли подавать только государства, а не частные лица. Однако с заключением договора «два плюс четыре» условия изменились, поскольку это соглашение должно было рассматриваться как мирный договор в общепринятом понимании. Кроме того, в 1996 году Федеральный конституционный суд заявил, что, в отличие от прежних лет, иски о компенсации от частных лиц являются допустимыми.

Однако только это не придало бы процессу того импульса, который он получил, когда бывшие подневольные работники в США подготовили коллективные иски против германских компаний, где их заставляли работать во время войны, включая «Даймлер-Бенц», «Дойче банк» и «Аллианц иншуренс». Поскольку ряд швейцарских банков, которые во времена нацизма держали и затем оставили у себя еврейские активы, также подверглись критике в США и быстро согласились выплатить значительные суммы компенсации, германское деловое сообщество оказалось под таким мощным политическим и юридическим давлением, что обратилось за помощью к правительству Германии. После длительных переговоров с представителями подневольных работников на Конференции по претензиям для еврейских жертв и представителями восточноевропейских государств для гражданских рабочих из этих стран германская сторона наконец согласилась учредить фонд общей суммой в десять миллиардов марок, финансируемый в равных долях деловыми кругами и федеральным правительством, и объявила его «в финансовом отношении окончательным знаком своей моральной ответственности за события того времени». Из этих денег, дифференцированных в зависимости от предполагаемой тяжести участи различных групп подневольных работников, теперь производились единовременные выплаты в размере от пяти до пятнадцати тысяч марок, которые выплачивались выжившим в последующие годы[88].

Компенсация подневольным работникам также вызвала споры, хотя протест был гораздо более сдержанным, чем в предыдущие десятилетия. Неоднократно отмечался тот факт, что немцы уже выплатили более ста миллиардов марок в качестве компенсации жертвам нацизма.

Однако тот факт, что большинство этих выплат производились в соответствии с Федеральным законом о компенсациях, был проигнорирован. Эти выплаты производились только немцам или бывшим немцам, доля которых среди жертв национал-социалистической политики насилия составляла менее десяти процентов[89]. Но, несмотря на такие возражения, в ходе дебатов о компенсационных выплатах в Германии распространилось убеждение, что использование миллионов иностранных граждан для принудительного труда в Германии было несправедливостью, а также что германская экономика сыграла решающую роль в этой несправедливости.

Совсем иначе развивалась третья тема дебатов о нацистском прошлом в эти годы, которая была особенно противоречивой и приводила к острым столкновениям: речь шла о роли вермахта во время Второй мировой войны, особенно в войне против Советского Союза. За предыдущие пятнадцать лет или около того целая серия новых расследований не только подтвердила, что вермахт был причастен к нацистским массовым преступлениям, но и выявила многочисленные случаи, когда отдельные подразделения вермахта выступали в качестве непосредственных исполнителей массовых убийств. Однако, как и в случае с дебатами о книге Голдхагена, эти исследования и первые выставки на эту тему остались практически незамеченными широкой общественностью. Идея «чистого» вермахта, который был замешан в нацистских преступлениях лишь в отдельных случаях, сохранялась прежде всего в поколении участников войны[90].

Весной 1995 года Гамбургский институт социальных исследований под руководством Яна Филиппа Реемтсма открыл выставку «Преступления вермахта», которая, по сути, обобщила результаты исторических исследований предыдущих лет, документально подтвердив участие частей вермахта в убийстве европейских евреев, советского гражданского населения и ответственность вермахта за смерть почти трех миллионов советских военнопленных. Выставка, которая демонстрировалась во многих городах в течение четырех лет, привлекла огромное количество посетителей и через некоторое время вызвала массу критики[91]. Сначала ее критиковали в основном бывшие солдаты, которые обвиняли создателей выставки в «злоупотреблении историей германских солдат в политических целях». В газете «Байернкурир» говорилось, что целью выставки является «обесчестить миллионы немцев» и начать «кампанию морального уничтожения против германского народа». После этого в нескольких городах прошли марши ветеранских объединений и союзов изгнанных, протестующих против «клеветы на германского солдата»[92].

Однако, поскольку основные положения выставки о преступлениях вермахта были основаны на широкой документальной базе и их невозможно было всерьез оспорить, основная критика вскоре была перенаправлена на форму представления, которая критиковалась как слишком навязывающая определенные трактовки и слишком недифференцированная. В частности, обращение с выставленными фотографиями было непрофессиональным, многие из снимков были неопределенного происхождения и не показывали того, что было заявлено в подписях[93]. После того как обвинения усилились, Реемтсма закрыл выставку в ноябре 1999 года и поручил комиссии историков ее переделать. Комиссия подвергла критике «небрежное использование фотоисточников» и «отчасти слишком огульное и недопустимо обобщающее» изложение материала. Фактические заявления, однако, были последовательно подтверждены[94].

Однако эти дебаты разгорелись в бундестаге, который рассматривал выставку «Преступления вермахта» и поднятые ею вопросы на заседании 13 марта 1997 года. Отправной точкой дискуссии стал доклад бывшего руководителя парламентской группы ХДС/ХСС Альфреда Дреггера, который, выступая от имени участников войны, подчеркнул: «Солдаты Второй мировой войны и их родственники – это не маленькая, определенная группа нашего народа, а все население того времени. Почти все мужчины были призваны в армию. Так что этот вопрос касается нашего отношения к целому поколению нашего народа. Те, кто пытается – а такие попытки есть – заклеймить все военное поколение как членов и пособников банды преступников, хотят нанести удар в самое сердце Германии. Это то, против чего мы боремся. Мы не можем с этим мириться»[95].

Ему ответил в своей замечательной, получившей широкий отклик речи депутат Отто Шили, перешедший из партии «Зеленых» в СДПГ, который подверг резкой